Магнолии были свежи (СИ)

— Правда? — сеньора была явно удивлена. — Должна сказать, что вы не одиноки в своих желаниях. Ну что же, тогда подходите, он будет выступать ровно в два.

— Спасибо, я постараюсь. До свидания, сеньора Бекаре.

— До свидания, мисс Стоунбрук.

Мадаленна положила трубку и дунула на солнечного зайца, усевшегося на сумку. Значит, на его выступление она не попадет, и он не услышит ее доклад про Джорджоне. А хотелось бы. Присутствие мистера Гилберта во время ее выступления было таким естественным, что Мадаленна даже не задумывалась насчет того, будет он там или нет. Ей хотелось видеть родное лицо, когда она будет говорить про великого мастера и его наследие, ей хотелось видеть его ободряющую улыбку и понимать, что она его не разочаровала. Но, разумеется, было логично, что их часы не совпали — они работали над разными темами. Она неплохо выступит и сама для себя. Она поправила прическу и спустилась по ступенькам, как портье снова догнал ее.

— Сеньорине звонили еще несколько раз из Лондона, сказали, что это был отец сеньорины. Я сказал, что сеньорина отдыхает и перезвонит, как сможет. Желаете перезвонить или оставить сообщение?

Возможно, это была мама, или, скорее всего, это снова был отец и надо было поднять трубку, терпеливо выждать несколько секунд длинных гудков и металлического голоса на коммутаторе, но Мадаленна не желала. Она все еще была обижена на отца и не понимала, как можно было забыть о данной ей обещании. Да и мама обещала позвонить сразу, как только Мадаленна сообщит, что добралась; ни один из них не вспомнил о своем обещании, вот и она не собиралась. Теперь в Италии она была предоставлена сама себе; здесь у нее не было ничего, кроме воспоминаний и иллюзий, и этого ей вполне хватало, чтобы не умирать от тоски и не просыпаться от кошмаров. Мадаленна покачала головой и разорвала записку с учетом пропущенных звонков. У нее было слишком много дел.

Она вышла на улицу и сразу прищурилась — солнце висело посередине неба, и от нигде нельзя было спрятаться от него, но Мадаленна и не стремилась. День обещал быть знойным, однако вечер должен был быть прохладным, и она не пожалела, что надела пальто. Мягкая ткань приятно согревала плечи, и она сняла платок с шеи и надела его на волосы — теперь ей действительно нужно было беспокоиться о том, чтобы рыжий цвет не выгорел. Улицы в это время были заполнены автомобилями и открытыми автобусами без дверей — вместо них находилась странная конструкция, напоминавшая ей пустые рамы от окон. В воздухе пахло жженой резиной, и Мадаленна принюхалась — этот запах она любила так же сильно, как запах табака и мха. Люди сбивались в неожиданные кучки, толкали друг друга локтями, но не ругались и хмурились, а весело смеялись и что-то громко говорили; она не всегда понимала их слова, но ей было приятно их слушать. Она быстро перешла на другую сторону улицы и закрыла глаза, стараясь вспомнить тот путь, по которому ее вел Рикардо — ботанический сад Брера, в котором они были вчера, был примыкающей частью всей архитектурной композиции. Мадаленна остановилась около невысокого дома с красной черепичной крышей и посмотрела вверх. Она точно помнила, что вышла к каналу, потом зашла в переулок, но вышла оттуда, и они пошли… Она закрутилась на месте, стараясь признать в домах из желтого камня нужный. Ей нужно было только вспомнить. Она топталась на одном месте, то срываясь на быстрый шаг и загибая за угол, то возвращаясь обратно, после чего пристально всматривалась в облицовку стен.

Конечно, Мадаленна могла открыть карту и посмотреть путь. Она могла остановить любого прохожего и спросить, как пройти до пинакотеки Брера. Она могла зайти на рынок и попросить показать ей самую короткую дорогу. Но Мадаленна желала сама найти путь, не спрашивая никого. То ли это была фамильная упертость, доставвшаяся ей от Хильды, и от которой она никак не могла избавиться, то ли ей хотелось оттянуть время доклада, но сама Мадаленна сказала себе одно — она желала проверить, сможет ли ее кровь довести до нужного места. Ее бабушка никогда не была в Милане, Медичи никогда не жили в Ломбардии, и никаких родственных связей с этим местом у нее быть не могло, но все равно это была Италия, и самая заброшенная часть это страны была ей роднее, чем даже любимый Портсмут. Наверное, она начала говорить сама с собой вслух, потому что несколько проходящих женщин покосились в ее сторону, и Мадаленна выпрямилась. И закрыла глаза. Каждый раз, когда нужно было вспомнить что-то важное, самым главным было это не вспоминать. Этот каламбур рассказал ей дедушка, но шутка внезапно превратилась в житейскую мудрость, когда она поняла, что слова дедушки — правда.