Магнолии были свежи (СИ)

Ему хотелось видеть ее счастливой, и он добился ее согласия на участие в поездке. Ему хотелось знать, что она не волнуется, и старая ирландская примета вспомнилась сама по себе. Ему хотелось сказать себе, что так, как поступает он, поступать нельзя, и он говорил это, но слова ничего не меняли. Влюбленность в эту девушку возникла не сама по себе, Эйдин знал, что так будет, потому что любовь к ней возникла задолго до того, как он это понял. Гилберт расстегнул воротник и подвинул пишущую машинку. Филип тоже знал это, но Гилберт предпочел не обращать на его слова внимания, предпочел отпустить все это на самотек, и в результате оказался в Италии, рядом с девушкой, в которую был влюблен, и судьбу которой не мог разрушить. Его тянуло к ней, каждый час он искал знакомую фигуру на улице, в ботаническом саду, в холле отеля. Каждый день Гилберта настигало наваждение рыжих волос, мягкого прикосновения руки и ласковой улыбки. Каждый вечер он думал, что будет дальше, если он это не остановит. Но вот в чем было дело — он не желал этого останавливать. Разумеется, он мог напомнить себе о своем положении, мог сказать, что он профессор, а она студентка, и что его поведение безнравственно, но что было такого ужасного в их беседах? Что было такого страшного, что он искренне полюбил человека, привязался к мудрой, умной, тонкой и доброй девушке и не желал с ней расставаться? Да, покачал головой Эйдин, для него в этом действительно не было ничего такого. А что могло сказать общество?

Преподаватель заводит роман со студенткой — это было во всех водевилях и фельетонах. Ему было плевать на подобные заголовки, он слишком много раз видел в публичных газетах изображение своей жены и привык к тому, что половина оказывается чудовищной ложью. Хотя, в его случае, много оказалось правдой. Но ему было все равно, и это было самым главным, ведь в конце концов всегда можно было уехать туда, где не было блистательного общества и слухов. Но Мадаленна… Сколько раз она попадала в эти отвратительные статьи, где ее имя постоянно фигурировало в фальшивых некрологах Хильды Стоунбрук? Сколько раз он видел, как ее лицо подергивается судорогой, когда она видела, какую чушь печатают про ее семью и ее саму? Если и будет роман… Что бы им оставалось? Редкие встречи в ресторанах? Томные взгляды в аудиториях и прогулки в отдаленном парке Лондона? Гилберта перекосило, и он толкнул стул, тот покачнулся на ножке. Романа быть не могло, это было бы слишком ужасно — подставлять так Мадаленну. Она была слишком чистой, слишком хорошей, и он ее слишком уважал, чтобы так обесчестить. Что же тогда оставалось? Он подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Зеркальный Гилберт был похож на своего двойника в настоящем мире, однако если у настоящего Эйдина была такое же глупое выражение лица, как и настоящего, то дела были плохи.

— Ты — идиот. — сказал Гилберт и щёлкнул пальцами там, где у зеркального Гилберта был лоб.

Легче не стало, но в голове как будто бы что-то прояснилось, и Эйдин сел на крутящийся стул. Развод. Это было вполне логично, учитывая, что их брак с Линдой изжил себя. Гилберт признал это еще несколько месяцев назад, но продолжал думать о Линде, как о своей жене. Это была привычка, обыденность, все-таки двадцать лет жизни рука об руку не могли пройти просто так. Он не мог сказать, любила его Линда, или нет, не мог сказать, нравился ли той Джонни по-настоящему, или все это была только игра, но он мог с точностью сказать, что ему было все равно. А в Италии это стало еще более явно. Он понял, что все кончено тогда, когда после конференции забыл позвонить ей, а когда вспомнил, то был уже в номере и вовсе не собирался вставать и набирать знакомый номер. Чувство долга и чувство привычки — единственное, что удерживало в семье, но и это стало ему надоедать. Их брак был прекрасным, и даже несмотря на то, что Линда часто давала ему поводы для ревности, он никогда не стремился отвечать ей тем же. Какие-то дамы проявляли к нему интерес, иногда Эйдин слышал выдуманные слухи, что он с кем-то встречается, но Линда всегда только звонко смеялась и целовала. Он слишком сильно любил ее, чтобы изменить. А сейчас он понимал, что его чувства к Мадаленне были слишком серьезными, чтобы позволить их отношения назвать обычной связью.

— Ты точно идиот, — проговорил Эйдин и недовольно посмотрел на свое отражение.