Магнолии были свежи (СИ)

Он был старше ее на двадцать с лишним лет, у него был багаж из совершенных ошибок, тяжелого опыта и семьи, включая дочь, которой было столько же, сколько и Мадаленне. Ее жизнь только начиналась, она едва начинала дышать вдали от тех трудностей, которые ей долги годы дарила собственная семья; так, разве он мог нарушить ее счастье тем, что предложил бы выйти замуж. Он не мог отяготить ее таким признанием, не мог поделиться с ней какими-то трудностями, потому что это было бы нечестно. Мадаленне нужен был другой человек. Обаятельный, молодой, способный ее развеселить, который бы не отяготил ее своими дурацкими мыслями и помог бы с легкостью смотреть на все происходящее. Только не Джон, конечно; он не заслуживал такую девушку, как она, но здесь в Италии она вполне могла бы найти себе подходящую партию. Да и потом, он вскочил со стула и зачем-то взял исписанные листы, с чего он вообще мог решить, что Мадаленна что-то чувствовала к нему? Да, она была вежливой, да, она была приветливой, да, он больше не чувствовал того холода, который ошпаривал его с расстояния, но это лишь значило дружескую симпатию. Поцелуй в ботаническом саду был обычной формальностью, объятия в музее — свидетельством дружеской признательности, с чего он вообще решил, что между ними что-то может быть?

Солнце наконец поднялось над крышами домов, и Эйдин потянулся, глядя на смятую постель. Он хорошо спал в последние дни, особенно после той ночи в холле, когда он помог Мадаленне. Он точно помнил, что проснулся раньше нее; она спала, устроившись на другом конце дивана, и Гилберт осторожно накрыл ее покрывалом, нечаянно вглядевшись в ее лицо. Даже во сне оно было строгим, и руки были сжаты в кулаки. Он не мог знать, что ей снится, однако когда она заворочалась и принялась что-то беспокойно шептать во сне, Эйдин, повинуясь странному порыву, наклонился поближе и осторожно коснулся щеки рукой. Он сам не знал, что ему сказало так поступить; почему-то ему точно помнилось — когда в эту же ночь ему приснился кошмар про Джеймса, кто-то коснулся его лба рукой и осторожно снял тревожный сон. Он поступил так же. Мадаленна вздрогнула, замерла, а потом подложила под голову руку и спокойно повернулась на другой бок. Их связь с каждой минутой становилась все сильнее, и то его не пугало.

Гилберт подошел к окну и открыл вторую створку. Город все еще был тихим, скоро снова должен был прозвонить коолокол собора, и ему вдруг захотелось уехать из Милана. Уехать из этого красивого, витринного города куда-нибудь в провинцию, где улицы были выложены кривым камнем, своды домов были такими низкими, что нужно было пригибаться, когда проходил мимо них, а все стены были увиты цветами и плющом. Милан ему нравился, но тут все было слишком… Столичным. Слишком выверенным, где все реликвии охранялись денно и нощно, и к ним нельзя было подойти даже на полшага. Ему хотелось уехать куда-нибудь туда, где люди спокойно проходили мимо фрески шестнадцатого века и считали, что это обычный рисунок — в этом была особая прелесть. Зевнув, он принялся разглаживать простынь, как вдруг замер, и одеяло упало на пол. Сиена. Сиена в Тоскане. Мадаленна несколько раз говорила, что она оттуда родом — там родилась ее мать, там жила вся ее семья. И он точно обещал, что во время конференции он выкроет время, чтобы она смогла съездить на свою родину. Гилберт подбежал к календарю и посмотрел на белый лист — там ничего не было записано; никаких важных экскурсий и встреч. Они были абсолютно свободны, если только не считать, что у Мадаленны могли быть свои планы.

Он быстро нашел в шкафу другую рубашку и схватил итальянскую вечернюю газету — там всегда печатали сводку с погодой в соседних городах. Верона, Мантуя, Рим, Сиена. Обещали теплую погоду, до семнадцати градусов. Эйдин не так хорошо понимал итальянский язык, но смог уловить, что, оказывается, этот март выдался самым теплым за тридцать лет. Положив газету в карман, он быстро накинул пиджак и наспех причесал волосы. А потом остановился. Разве сейчас он не пытался найти причину для встречи? Разве он не старался придумать повод, только чтобы лишний раз увидеть ее? Голос совести, несомненно, был важен и часто сопровождал его по жизни, но сейчас Эйдин только отмахнулся и посмотрел на часы — семь утра. Достаточно рано, но для поездки в другой город более подходящее время найти было трудно. И он вовсе не стремился лишний раз увидеть Мадаленну, он только выполнял обещание, которое дал несколько месяцев назад.