Магнолии были свежи (СИ)

Из коридора доносились чьи-то голоса; была суббота, и ожидалось очень много туристов, но ей это даже нравилось. Она ни разу не путешествовала сама, и в том, чтобы идти одной по ковровой дорожке, отдавать чаевые и смотреться в высокое зеркало было что-то очень будничное и вместе с этим притягательное. Мадаленна машинально провела рукой по волосам, приглаживая непослушные завитки у ушей и остановилась у двери мистера Гилберта. Она не знала, стоило ли стучать и как-то сообщать о своем присутствии, и уже несколько минут топталась у двери, то приближаясь к ней, то отходя на несколько шагов. Вчерашний поцелуй был очень целомудренным и легким, Мадаленна почувствовала только тонкий аромат оливы и касание ветра, но забыть тепло и нежности, окутывающие ее, располагавшие к себе, она не могла. Мадаленна могла повторять себе сколько угодно раз, что это некрасиво, неэтично и нехорошо — мечтать об объятиях женатого человека, но разве это что-то могло поменять. Но на подобное чувство имела право только туманная миссис Гатри, мисс Стоунбрук же приходилось довольствоваться строгим выговором и обвинением в эгоизме и недопустимом поведении. Выговор был принят и одобрен, и Мадаленна Стоунбрук была уже готова спуститься вниз к завтраку, как услышала знакомый голос и остановилась. Голос прерывался, мистер Гилберт, наверное, ходил из стороны в сторону с телефоном в руках, но стены были достаточно тонкие, чтобы она могла расслышать все слова. Подслушивать в коридоре незнакомой гостиницы, притворяясь чужой женой и делая вид, что она поправляет пуговицы на пиджаке — ее падение и так было низко, так почему нельзя было хоть на секунду упасть еще ниже. Мадаленна остановилась у приоткрытой двери и принялась неспеша разматывать пояс.

— Линда, я не понимаю логику твоих обвинений. — его голос звучал очень глухо, и Мадаленна едва не прильнула ухом к дверной скважине. — Значит, ты считаешь, что я должен был остаться в Милане только потому, что ты едешь на Ривьеру, и тебе не с кем оставить Джейн? Великолепная логика, дорогая. Я предлагал, нет, — он громко хлопнул ладонью по столу, и она едва не отшатнулась. — Я настаивал, чтобы девочка поехала со мной, но ты решила, что ей нужно быть в Лондоне, разве не так?

Джейн Гилберт Мадаленна хорошо помнила — красивая девушка часто появлялась на обложках журналов, с глянцевитых страниц которых она улыбалась загадочной улыбкой светской львицы. Мадаленна часто разглядывала эти фотографии и искренне не понимала, как две сверстницы получались на фотографиях такими разными — она хоть и не любила фотографов и фотогеничной себя не считала, фотографироваться любила, но не умела. В ней не было той раскованности, бьющей в глаза и располагающей к себе каждого, кто видел снимки, а Джейн приковывала к себе внимание своим сиянием и глазами. Глаза у нее были отца. Мадаленна не так хорошо знала Джейн Гилберт. Они едва пересеклись на котильоне в декабре, а предшествующее этому знакомство в октябре и вообще симпатии не прибавило, но она этому была рада. Чувство вины ее не так мучило, когда Мадаленна думала, что рушит счастье целой семьи.

— Нет, Линда, я не собираюсь срываться из Тосканы прямиком в Лондон. Потому что не хочу. Да, это мой ответ. И не надо вмешивать сюда мисс Стоунбрук.

Мадаленна отшатнулась от двери и прижала руки к щекам; те покраснели так, будто дверь внезапно распахнулась и ударила собой со всей силой. Разумеется, Линда должна была о ней знать. Разумеется, она ей не нравилась. Однако Мадаленна, как бы не старалась, удивиться не могла. Она тоже не питала особой симпатии к Линде и не мучилась чувством вины перед этой женщиной. Последнее чувство стыда исчезло тогда, когда она увидела ее в кабинете мистера Гилберта с Джонни, и уважение ушло тогда же. Но все-таки Линда говорила о ней, думала о ней. Мадаленне стало интересно, что могло подумать Линда Гилберт, когда смотрела на мистера и миссис Стоунбрук, изредка появлявшихся в свете. Что представляла собой Мадаленна Стоунбрук, если некоторым приходилось смотреть на нее с другой стороны зеркала? Наверняка она раздражала некоторых, может быть, о ней говорили, и мало кто хотел бы с ней дружить. Она их не осуждала, с лондонской Мадаленной было не так уж и просто.

— Хочешь верить в дурацкие сплетни? Пожалуйста, сколько угодно. Только, будь добра, не затаскивай в это болото и ее.