Магнолии были свежи (СИ)

— Ты еще слишком мала, чтобы жить… — он запнулся, и Мадаленна как на киноэкране увидела, что он машет рукой, пытаясь подобрать нужное слово. — Вот так! Быть в каких-то гостиницах, называться дурацкими именами! Ты — Мадаленна Стоунбрук, ты не можешь просто слоняться по Италии в сопровождении непонятного типа!

— Во-первых, он не тип. — твердо проговорила она. — Во-вторых, не надо ставить мне в упрек это имя, я и так старалась поддерживать его авторитет всю жизнь, пока мы с мамой задыхались в этом сыром поместье. А касательно того, что я слишком мала, — она замолчала, и обидные воспоминания прошлого роем полетели и окружили ее со всех сторон. — Почему-то ты не думал об этом, когда оставил нас с мамой одних в этом проклятом доме. Я не была слишком мала, чтобы выслушивать все упреки, я не была слишком мала, чтобы прислуживать Хильде, но тебя это не волновало, ты просто уезжал.

— Мадаленна, — она слышала в его голосе усталость, но самое страшное было то, что ее это не трогало. — Так было надо, пойми меня. Пожалуйста.

— А сейчас так надо мне. — спокойно возразила она. — Я счастлива, мне хорошо, и я полагала, что мое поведение было достаточно красноречивым, чтобы ты не волновался за мою репутацию и честь семьи.

— Мадаленна, я не то имел в виду!

— Папа, — было еще только утро, но Мадаленна уже и сама почувствовала страшную усталость, будто всю ночь не спала. — Мне надо идти, позвони, пожалуйста, позже.

— Еще одно, — умоляющим тоном произнес Эдвард; она снова взяла трубку, отец молчал. — Ты хоть счастлива с этим человеком? — неожиданно спросил он.

Мадаленна замерла. Что она могла сказать, кроме правды?

— Да.

— Хорошо. — голос его был невозмутимым, и она поняла, что он сдерживал в себе все эмоции. — Если ты снова поедешь в другой город, позвонишь мне?

— Конечно. — Мадаленна уже хотела положить трубку, как вспомнила свой вопрос и подпрыгнула на месте. — Папа! Папа, подожди!

— Что такое?

— Папа, а ты случайно не звонил мистеру Смитону? — трубка молчала. — Как он, что с ним? Он сказал, что собирался прислать мне чемодан по почте, но я так ничего и не получила, а звонить он запретил. Так ты не знаешь, что с ним?

— Чемодан? — внезапно севшим голосом спросил отец. — Коричневый?

— Да.

— С золотой пряжкой?

— Да, да!

— Господи, — прошептал Эдвард, и Мадаленна услышала, как громко у нее бьется сердце.

— Что? Папа, что случилось?

— Ничего, — помолчав, пробормотал отец. — Просто у меня кофе ушло, ты ведь знаешь, я никогда не умел варить его так, как твоя мама… С твоим садовником все хорошо, — она слышала его голос нечетко, будто он отвернулся от телефона. — Я с ним недавно говорил, он просто очень занят новым собранием в свое клубе, вот и не отвечал. Ладно, дорогая, мне пора, иначе я эту плиту вовек не отмою. Целую тебя!

— И я. — ответила Мадаленна громким гудкам.

Она улыбнулась метрдотелю, отдала телефон и пошла к веранде. И Эйдин, и отец — все они говорили, что с мистером Смитоном все хорошо, однако Мадаленна знала — ложь, ложь, ничего, кроме лжи. Она всегда чувствовала Филипа Смитона, понимала, когда ему становилось нехорошо, иногда прибегала ровно вовремя, когда сердце старого садовника сбивалось с привычного ритма. Неприятный голосок начинал зудеть у нее над ухом, вереща, как комар: «Опасность, опасность!», и тревога сворачивалась неприятным клубком в желудке. Мадаленна села за стол, обдуваемым ветром, но на еду смотреть не могла. Ей надо было знать, что с мистером Смитоном все хорошо. Она подозвала официанта и попросила его набрать номер с бумажки — этот номер ей написал садовник, когда они впервые познакомились, и с тех пор бумажка всегда была рядом с ней, как вроде талисмана. Она смотрела на покачивающиеся цветы магнолии, даже сорвала один апельсин, так и просившийся в руки с ветки, но вся она была напряжена, как согнутая железка — с мистером Смитоном все должно было быть хорошо. Он единственный, кто не мог ее оставить.

— Mi dispiace, signora Guthrie, ma quella linea è occupata. («Прошу прощения, миссис Гатри, однако та линия занята.»)

— Non c’è problema, grazie. («Ничего страшного, спасибо.»)

— Signora Guthrie vuole qualcosa per colazione? («Сеньора Гатри желает что-нибудь на завтрак?»)

— Portate tutto ciò che potete. («Несите все, что можно.») — послышался знакомый голос, и Мадаленна силой заставила себя не покраснеть. — Доброе утро, миссис Гатри.

Все тот же еловый одеколон окутал ее со спины, и она почувствовала легкое прикосновение губ к своему запястью. Миссис Гатри не существовало, все это — была забавная игра, которую следовало прекратить как можно скорее. Но чем чаще она повторяла себе эти слова, тем сильнее хотелось остаться в Сиене еще дольше, только чтобы всегда быть миссис Гатри и жить с любимым человеком.

— Доброе утро, мистер Гатри.