Магнолии были свежи (СИ)

Искууство — так это называлось ее спасение от всей жизни. Она падала в этот мир с наслаждением, как падали жарой в холодную воду. Все, что окружало ее там, было прекрасным и совершенным, и можно было забыть обо всем, что творилось в ее доме. Но она не всегда понимала картины, не всегда могла осознать, что высеченный камень — это волшебство. И тогда оказывался рядом Волшебник; он неспеша объяснял ей, почему картины бессмертны, почему художник обретает вторую жизнь. Она посмотрела на Волшебника; он аккуратно перебирал упавшие лепестки магнолии, вкладывая их в страницы. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять — она будет совсем одна, когда Волшебник уйдет.

***

Ей показалось, что она слышала шум колес, но она так и не разогнулась. Теперь ее миром стала эта сторожка, и Мадаленна не собиралась ее покидать. Она всегда принадлежала к миру прошлого — прошлой радости, прошлого счастья и прошлой семьи. Теперь ее родители разводились, скрывали от нее все, что думали, ее мистер Смитон ушел навсегда, а мистер Гилберт был очень далеко. Лондон был не таким большим городом, университет был все так же открыт для встреч, но теперь он был так от нее далек, что Мадаленна и думать не могла о встрече. Колеса прошуршали по гравию, хлопнула чья-то дверь; она не стала оборачиваться — наверняка это был Эдвард, или Аньеза сорвалась из Парижа, сейчас ей никого не хотелось видеть, сейчас она бы прогнала любого, кто захотел нарушить ее покой. Чьи-то шаги раздались в коридоре, а потом Мадаленне показалось, что она почувствовала знакомый запах — ель, лаванда и апельсин. Она потрясла головой: все это было иллюзией, игрой воспаленного воображения. Мистер Гилберт был в Лондоне, рядом со своей семьей, он не мог приехать сюда. Едва различимая тень появилась в окне, и Мадаленна узнала бледно-зеленый галстук. Сиена, магазин тканей, улица, где стояли дома из желтого камня. Господи, как давно все это было, да и было ли вообще?

— Пойдемте.

Куда ей было идти? В Стоунбрукмэнор, где не было ничего живого, по ночам дул ветер в пустых комнатах, а двери открывали ее призраки? На бульвар Торрингтон, к разрушенной семье, где родители начали бы друг другу улыбаться, лгать, и опять началась эта отвратительная игра? Мадаленна снова бы закричала, и ее снова никто не смог бы услышать. У нее больше не было дома, если только снова вернуться в Италию и начать искать родственников там, но и в старом особняке она не могла видеть постоянный белый шарф Марии, чувствовать запах лимонной вербены; все это сводило ее с ума, заставляло мечтать о семье. Ей хотелось собственную семью. Мадаленне вдруг остро захотелось иметь собственный дом, мужа, детей; ей захотелось быть любимой и любить, и она закрыла лицо руками, чтобы спрятаться в собственной иллюзии от всех страхов и невзгод. Может быть, у нее получится выдумать свой счастливый мир? Может быть, стоит всегда держать глаза закрытыми, и тогда все воображаемое станет настоящим.

— Мадаленна, вам нельзя здесь оставаться.

Кто сказал, что ей нельзя здесь оставаться? Она повернулась и посмотрела на Гилберта; он был словно частью ее иллюзорного мира — в красивом костюме, в отглаженной рубашке. Он был идеальным, а ее место было в этом домике, знакомо ей с детства. Она знала каждый метр, знала, что, где и как лежит, так зачем покидать выверенный, теплый дом? Ей было хорошо, а то что болело — ничего, все переживали подобное и выживали. Она была частью изломанного мира, и сама она была такой же поломанной, с медленно отказывающим механизмом.

— Уйдите.

Ее не беспокоило, что она была грубой. Какая разница, если хорошие манеры не продлевают жизнь? Старое воспоминание проплыло мимо нее — она сидит за столом, читает журнал, а Эйдин ставит большую связку книг на стол. Мадаленна так и не прочитала их, оставила их мистеру Смитону, а он положил их на новую полку; та теперь висела над столом. Они так и не успели обсудить их. Наверное, она стала медленно падать набок, потому что вся комната повернулась вверх дном. Кто-то схватил ее за руку и выволок на улицу, отбросив в сторону чашку, за которую Мадаленна отчаянно цеплялась. Она видела, как мимо нее медленно проплывают дверь, книжный шкаф, потом показались верхушки деревьев, и ее усадили на скамейку. Чьи-то руки были у нее на плечах, чьи-то глаза искали ее взгляд, а Мадаленна все смотрела и пыталась понять, кому и зачем она так нужна. Ей очень хотелось заплакать, но слезы все не выливались, и в глазах начало так гореть, будто туда насыпали перца. Но почему она была на воздухе, когда должна была сидеть в родной сторожке? Мадаленна встала с места, как ее снова усадили обратно, и она наконец узнала Гилберта.

— Вам нельзя там быть. — твердо произнес он и вытащил носовой платок. Зачем? Она ведь не плакала. — Вам нельзя туда заходить.

— Мне там хорошо.