Магнолии были свежи (СИ)

Гилберт хотел возразить, но Мадаленна примиряюще посмотрела на него, и он, пожав плечами, сорвал травинку.

— Значит, ты не сердишься на меня? — в его взгляде было столько ласки и тепла, что ей снова захотелось обнять этого человека.

— Мне не на что сердиться, я… — Мадаленна запнулась и отвернулась от красной двери. — Я счастлива с вами, если вообще имею право быть сейчас счастливой. Просто я устала и очень хочу спать.

— Разумеется, — Гилберт спохватился и подвел ее к автомобилю. — Я отвезу тебя в Лондон.

— Нет! — воскликнула она; в этот город ей не хотелось. — Лучше в особняк.

— В Стоунбрукмэнор? — он резко обернулся. — Но там же ни души! Так и с ума сойти можно. Нет, — Эйдин замотал головой. — Сейчас тебе нужен только Лондон.

— Только не Лондон. — она положила ладонь поверх его руки. — Если можно, отвезите меня в особняк.

— Хорошо, — помолчав, согласился он и открыл дверь. — Особняк, так особняк.

Дверь за ней глухо захлопнулась, и Мадаленна прислушалась к тому, как завелся мотор. Знакомый звук; он напомнил ей, как точно так же шумела машина, когда они собирались кататься по Тоскане. Сколько дней назад это было? Или месяцев? Мадаленне казалось, что за несколько дней они успели прожить целую жизнь. Она помнила, как несколько лет назад в кинотеатре шел фильм с Вивьен Ли и Лоуренсом Оливье в главных ролях, назывался он «Двадцать один день». По сюжету героям оставалось вместе всего три недели, но они представили их как тридцать лет. Когда Мадаленна смотрела фильм, то все качала головой и снисходительно смотрела в сторону Аньезы, которая привела ее на киносеанс. Ну не могли быть люди такими глупыми, чтобы действительно думать, что всего несколько дней заменят с десяток лет. Любовь меняла многое, и сейчас она с радостью соглашалась и сочувствовала бедным Ванде и Ларри. Две недели в Италии ей заменили несколько лет жизни, и даже если бы им пришлось расстаться, у нее были бы воспоминания об объятиях и поцелуе. Только вот захотелось бы и Мадаленне отпускать его от себя, после того, как почувствовала то тепло, которого ждала всю жизнь?

Мадаленна понимала, что Линда имеет полное право злиться, или имела бы, если у нее не было Джонни, но Мадаленна любила Эйдина, а он любил ее. Это было даже забавно — они, никогда не говорившие друг другу ни слова о чувствах, вдруг поняли, что любовь взаимна. Им не нужно было слов, чтобы понять эту истину; слова все усложняли — чем больше человек говорил, тем меньше смысла оставалось в его поступках и настоящих чувствах. Она отвернулась от поцелуя, отодвинулась от объятий только потому, что струсила той ответственности, за которой больше не оставалось ее непогрешимых принципов. Тогда бы ей пришлось вести разговор со своей совестью и честно отвечать на неприятные вопросы. Однако Мадаленна была готова. Вот так: не за несколько лет долгих размышлений, не за продолжительные ночи мук и переговоров со своей моралью, а за одну минуту. Голубая машина ехала по зелеными полям — весна пришла наконец и в Англию, а Мадаленна думала, что сможет пережить все страдания, если только ей будет предназначено всю жизнь ехать с этим человеком в одной машине.

Автомобиль завернул за угол, и они оказались на подъезде к белому особняку. Мадаленна особо не замечала то, как изменился дом за то время, пока жила в нем — все ночи она старалась забыться с помощью снотворного, а дни проводила в своей комнате, смотря на желтое пятно на потолке. Однако сейчас Стоунбрукмэнор смотрел на всех окружающих еще более грозно, чем обычно. Белые стены посерели из-за долгих дождей, а трубы смотрелись так уродливо-искривленно, что напоминали чей-то неудачно зашитый рот. Последнее время она не видела этих изъянов, но даже сейчас при трезвом взгляде она не испугалась пейзажа, а вздохнула и положила руки на корзинку. Ей не нужны были веселые улицы Лондона, не нужен был свет, ей хотелось тишины, покоя и мыслей о мистере Смитоне. Хотелось тихой скорби и слез. Веселье бы раздражало ее — как все могли веселиться, когда светлый и добрый садовник ушел. Она бы снова стала там Мадаленной Стоунбрук, мрачной и угрюмой и не могла бы пообещать, что ее настроение не перепало бы и на Гилберта. Эйдин остановил машину около подъездной аллеи и внимательно посмотрел на дом.

— Ты точно хочешь остаться тут? Я ведь мог бы отвести тебя ровно до бульвара? — с готовностью поглядел он на нее. — Если нужно, остановился бы где-нибудь за углом.

— Нет. Лондон слишком… — она запнулась, стараясь найти слова, которые не задели бы Эйдина.

— Слишком праздный. — он всегда чувствовал ее. — Я понимаю. Я тоже скорблю. Он мне был отцом, братом, всем, — после паузы добавил он и осторожно коснулся ее заплетенных волос. — Не знаю, как бы я выжил, если бы не ты.