Магнолии были свежи (СИ)

— Потому что сейчас мама этого не поймет. Не думаю, что она вообще это сможет понять, — на брюках вылезла нитка, и она ее задумчиво дернула. — Но объясняться с ней сейчас нужно мне. А тебе… Вам стоит поехать домой. Завтра долгий день, завтра снова лекции, и вам нужно отдохнуть.

— Я тебя не оставлю. — настойчиво сказал Эйдин. — Я остановлюсь в гостинице и позвоню тебе оттуда.

— Мистер Гилберт…

— Да, — он нахмурился, старась что-то вспомнить. — Там есть одна хорошая гостиница с телефоном, вот адрес, — Гилберт быстро что-то написал на листке бумаги и вручил Мадаленне. — Если что-то случится, только позвони.

— Эйдин.

— Я сразу приеду. Если тебе станет плохо, не ходи в теплицы, просто позвони по этому телефону. Ночью, утром, днем — неважно.

— Хорошо. — уступила она. — Но, полагаю, днем мы с вами и так увидимся. На лекциях. — она улыбнулась, представив завтрашнюю встречу. — Поезжайте. И не волнуйтесь за меня. То, что было сегодня, вряд ли еще раз повторится.

Мадаленна не поддалась на желание еще раз обнять Гилберта и вышла из машины. Ей предстоял долгий разговор с матерью, а может быть очень короткий — смотря, как сильно мама злилась. Однако она не нервничала. Мадаленна уже давно была готова к этому разговору, просто ждала подходящего времени. Аньеза могла говорить что угодно, но это была жизнь ее дочери, и жизнь эта была одна, и она не собиралась жить так, как хотели этого другие. Мадаленна любила, и чувство это было взаимным, так почему она была должна жертвовать чем-то ради неизвестной ей женщины, особо и не любившей своего мужа. Она ведь оставалась в тени, пока думала, что семейная жизнь Гилберта счастлива и спокойна, она не давала себе возможности думать о том, чтобы его разлучить с любимой. Но Эйдин любил ее, а Мадаленна любила его. Так зачем все было усложнять?

Только когда Мадаленна открыла ворота к дому, она услышала отдаленный шум колес и улыбнулась. Присутствие Гилберта давало ей больше уверенности, чем она могла думать. Она надавала на ручку, и тяжелая дверь открылась. Аньеза была где-то здесь, в воздухе чувствовалась лимонная вербена, но Мадаленна даже не стала вертеть головой и искать маму.

— Ты приехала. — проконстатировала она в тишине. — Я ждала тебя намного раньше, мне казалось, что телеграммы до Парижа доходят куда быстрее.

И снова тишина. Мадаленна позволила себе усмехнуться и стащила с плеч пиджак.

— Все случилось без меня. — она принялась подниматься по парадной лестнице. — Пришлось сорваться из Италии и ехать прямиком сюда. Дом был неотоплен, но ты и сама знаешь, как сыро здесь весной. Правда, истопники…

— Перестань. — перебила ее Аньеза, и голос ее был ледяным. — Перестань разыгрывать комедию, Мадаленна. Я видела.

— Видела? — она развернулась на ступеньках. — Ты о чем?

— Мадаленна! — воскликнула мама. — О тебе и твоем профессоре! Как мне нужно понимать это?

— Полагаю, так: мы любим друг друга, — ей показалось, что она теряет равновесие, и она сцепила руки в замок. — И хотим быть мужем и женой.

— Это он тебе так сказал? — иронично посмотрела на нее мама. — И ты поверила ему?

— Поверила. — кивнула Мадаленна. — Потому что я желаю того же самого.

— Мадаленна, — простонала Аньеза. — Он — женатый человек, у него дочь — твоя ровесница, ты хоть понимаешь, на что толкаешь его? Ты осознаешь, какие последствия это будет иметь? И это я еще не упоминаю то, что по Италии вы катались вместе под одним именем! Как ты могла скрыть это от меня?

— Насколько я понимаю, ты была в Париже, — ее голос был таким пустым, что Мадаленна даже удивилась. — И ни разу не позвонила мне.

— Дочка…

— А о том, что вы с отцом разъехались, я как должна была узнать? Точно так же, по телеграмме?

— Это наши семейные дела, — сухо ответила Аньеза и вытащила из кармана сигарету; Мадаленна не знала, что ее мама курит. Она попыталась удивиться, но ничего не получилось. — А твои отношения с Гилбертом… Ты хоть понимаешь, что становишься любовницей?!

— Полагаю, любовницами становятся после нечто иного.

— Мадаленна!

Она спустилась обратно по лестнице и остановилась около матери. Аньеза смотрела на нее, и лицо ее было строгим, холодным, таким Мадаленна не видела его никогда. Но ей было все равно. Привычная апатия — неизменный спутник всех ее потрясений, — скрыла все чувства и эмоции, и она больше ничего не ощущала. Мама могла на нее злиться, могла говорить ужасные вещи, могла кричать об отвратительно правде — ее ничего не могло потрясти. Потому что ужасная правда была только в одном — ее Волшебника больше не было. Ей было некуда бежать из этого дома, ей было негде искать спасения. Теперь не перед кем было отвечать за голос совести, теперь Мадаленна сама несла ответственность за свои поступки, и ей было все равно.

— Мама, — она подошла к ней ближе; внутри шевельнулось желание материнских объятий. — Я очень устала. Я была в доме мистера Смитона, — рука матери легла ей на волосы, но она выпрямилась. — Там очень много дел с его теплицами. Я хочу спать. Извини.