Магнолии были свежи (СИ)

Мадаленна сжала палантин в руках и сдержанно улыбнулась в ответ. Она знала, что Линда улыбается ей и не могла посмотреть на нее в ответ. Она, Мадаленна Стоунбрук, все испортит. Она, а не Линда. Она возьмет и разрушит все, к чему Эйдин так долго стремился, и никакая любовь не сможет этого исправить? И с чего она вообще взяла, что это была любовь? Эйдин прожил с Линдой столько лет, это не могло пройти просто так, в конце концов все замкнулось бы снова на ней. А этого бы Мадаленна уже не перенесла бы. Лучше самой признаться в ошибке, чем потом терпеть вынужденную жалость. Но ведь он сказал, что любит ее! Он не мог соврать, не мог так жестоко подшутить. Она почувствовала, как ноги начали медленно увязать в полу. А что, если ему просто показалось?

— Да, Линда, твой муж скоро станет академиком!

— Я знаю, — проворковала миссис Гилберт и обняла Эйдина.

Мадаленна почувствовала, как ревность начала вить из нее веревки. Ей было невыносимо смотреть на это, хотелось закричать, топнуть ногой, но все это было так глупо. Она хотела отойти к окну, когда почувствовала, как ее бережно взяли за руку, и Мадаленна остановилась. Когда объятия Линды стали крепкими, Эйдин вдруг отодвинулся и подошел к Мадаленне. Это было уже слишком откровенно, и она, не глядя на него, всунула в руки какую-то книгу, принявшись тыкать в страницы.

— Так что, мисс Стоунбрук, цените вашего преподавателя, — профессор снова оказался рядом, и она улыбнулась.

— Поверьте, сэр, я ценю. Мы все ценим. И любим.

— Вот как? — плутовато посмотрел на нее Дитерли и подмигнул Линде. — На вашем месте, миссис Гилберт, я бы присматривал за мужем!

— О, в этом нет нужды, поверьте, — рассмеялась Линда и взяла под руку Эйдина. — Мой муж удивительно равнодушен к чарам всех девушек. Даже самых умных, — она улыбнулась Мадаленне, и та почувствовала, как ее снова замутило.

— У вас просто замечательный брак. Самый крепкий в нашем кругу.

— Да, это так! — с сияющим видом подтвердила Линда, и Эйдин аккуратно снял ее руку.

— Как говорится, ничто не вечно под луной. — он усмехнулся, и Мадаленна отчаянно замотала головой.

Только не здесь, только не сейчас, когда все его так хвалили!

— О, нет, милый мой, — замахал руками другой профессор. — Только не развод.

— На самом деле мы давно решили развестись, — пошутила Линда. — Но за завтраком все как-то само решается.

Хотя нет, пусть здесь и сейчас. Пусть они всем объявят то, что любят друг друга, и будь что будет!

— Так вот, насчет развода, — продолжил мужчина. — Был у меня один знакомый Эдуард Барни, Эйдин, ты его помнишь, ну, которого еще в Оксфорд определили, а он оттуда сбежал. — Гилберт кивнул. — Так вот, что вы думаете, развелся год назад и женился на девушке, которая на пятнадцать лет его младше, да еще к тому же сестра его студентки!

— И что же? — вырвалось у Мадаленны.

— Конечно, вы и сами понимаете, что это означает, — развел руками профессор. — По голове его никто за это не погладил, да пока что особо дел иметь не хотят. Ну, сами подумайте, вроде бы умный мужчина, и вдруг такое! И, главное, такой хороший был брак, столько лет они прожили мирно и хорошо, и на тебе!

— А что, — язвительно отозвался Эйдин. — Лучше было бы, если девушка оставалась любовницей? Лучше встречаться с ней в ресторанах, в мотелях, не уважать ее, себя? Так?

— Эйдин! Не при дамах будет сказано, — Дитерли указал взглядом на Линду, и снова раздался серебристый смех. — Но при нашем положении должны быть жены…

— И любовницы! — закончила миссис Гилберт, и все рассмеялись. — Пожалуйста, дорогой, — она обвила его шею руками. — Пока ты академик, можешь встречаться с кем угодно и когда угодно.

Эйдин снова отшатнулся от нее, но Мадаленна это уже смутно видела. Ей очень нужно было на воздух и в темноту, чтобы никого не видеть и ничего не слышать. Почему все они говорили не об искусстве, не о картинах и Италии, а том, что никак к конференции не относилось? Почему все почести отдавались женам, а о любви никто ничего не спрашивал? Почему Линда оказывалась права, не позволяя Мадаленне быть счастливым человеком? Тут не было другого решения — соглашаясь на отношения с ней, Эйдин терял все, а она не могла этого допустить. Она не могла быть настолько смелой, не могла победить в себе последний страх. «Извините меня, мистер Смитон,» — она посмотрела наверх. — «Но я не могу.» Пятясь к выходу, Мадаленна выскочила за дверь и глубоко вдохнула. Это был обычный принцип в действии — она всегда теряла всех, кого любила, а сражаться больше не было сил. Если бы только мистер Смитон был, если бы она могла выплакаться у него на коленях, если бы она не чувствовала, как счастье уплывает из ее рук, а она не могла его схватить. Мадаленна стояла, оперевшись о колонну, когда дверь библиотеки распахнулась, и в коридоре послышался звук каблуков. Те стучали неторопливо, звонко, а потом остановились около нее.