Магнолии были свежи (СИ)

В глазах защипало, но это было из-за дыма от машины; окно было открыто, и Мадаленна чувствовала запах бензина. В чем дело? Она могла рассказать ему все, могла сказать, что Линда приходила и пригрозила раздуть отвратительный скандал, могла рассказать, что очень боится потерять его, а так и будет, потому что Мадаленна всегда теряла тех, к кому привязывалась, могла наконец сказать, что не сможет перенести, если он ее тихо возненавидит. Она многое могла сказать ему, и Эйдин наверняка бы сразу же обнял ее, поцеловал и сказал бы, что все обязательно будет хорошо, что он не позволит ей страдать и никогда не обидит. Однако когда Мадаленна открыла рот, чтобы все это сказать, то почувствовала странный звон внутри себя, будто что-то сломалось, и вся выверенное, надежное, сильное поканчнулось и обрушилось со страшной силой. Она не перенесет, если уйдет и Эйдин, лучше она сама первой оттолкнет протянутую руку. «А что бы на это сказал мистер Смитон?» — кто-то робко спросил ее, и она затрясла головой. Мистер Смитон был мертв, и больше было некому учить ее смелости. Она очень устала.

— Да, это из-за них. — повторила она, глядя на Эйдина — она очень хотела запомнить его лицо, чтобы потом вспоминать его с закрытыми глазами. — Жалко, что мы не сфотографировались в Италии.

— В Сиене?

— В той гостинице.

— И чем же примечательна та гостиница? — улыбнулся Эйдин и обнял ее.

— Там родилась и умерла миссис Гатри.

Гилберт вдруг приподнял ее аккуратно за подбородок и пристально посмотрел на нее. Мадаленна думала, что он ее поцелует, но в его глазах показалась тревога, и он легко провел рукой по ее щеке, глазам, шее, словно пытаясь снять тень. Она и забыла, что Эйдин всегда чувствовал, когда с ней что-то было не так.

— Ты мне так и не рассказала.

— Что не рассказала? — улыбка вышла ненавязчивой и жуткой.

— О том, что тебя мучает. — Гилберт не отводил от нее взгляда и врать было трудно. — Что-то случилось, я знаю.

— Мои родители решили развестись, — делано усмехнулась Мадаленна. — Вот я и пытаюсь понять, как мне быть.

— Это не то, — решительно покачал он головой. — Я знаю, что ты мне что-то недоговариваешь. Пожалуйста, скажи мне, я постараюсь помочь.

— Ты же знаешь, что я потеряла мистера Смитона, — предприняла еще одну попытку Мадаленна.

— Это не из-за него, не только. Любимая моя, — он нежно притянул ее. — Что произошло?

Мадаленна не отвернулась от него и почувствовала, как по шеи скатилось что-то теплое; теперь виновата была не дымящая машина. Она думала, что сложнее всего будет перетерпеть его холодность, но, оказалось, что и от нежности можно было задохнуться. Чувствуя, что она сможет сорваться, Мадаленна вывернулась из объятий и в темноте вытерла глаза рукавом.

— Это все платье.

— Какое платье? — недоуменно спросил Гилберт.

— Вот это платье, — она ткнула себя пальцем в спину. — Дурацкие пуговицы не застегнулись, пришлось накинуть палантин. Неудобно.

Эйдин молчал. Мадаленна слышала его дыхание и знала, что он не поверил ей. Она пыталась выдумать подходящую причину, но в голове снова была пустота; если он спросит еще раз, что случилось, она не выдержит и расскажет все. Как ей хотелось, чтобы Гилберт не спрашивал, как ей хотелось, чтобы он спросил. Но Эйдин только вздохнул и спросил:

— Может, я могу помочь?

— Я была бы очень рада, — она сбросила покрывало и показала рукой на две пуговицы посередине лифа. — Они такие маленькие, все никак не могли залезть в петлю.

Мадаленна почувствовала тепло его рук, и по спине пронеслась дрожь. Эйдин тихо рассмеялся, и Мадаленна силой воли заставила себя не повернуться к нему. Этого прикосновения она ждала так долго, этого тепла она искала всю жизнь. Ни Джон, ни кто-то другой не мог с такой лаской и бережностью касаться ее, и она знала, что никогда не позволит кому-то другому такую вольность. Это было минутным делом, но пуговицы в его руках, как нарочно, путались, и Мадаленна чувствовала мягкость его рубашки, когда та касалась чуть выше спины. Последнаяя перламутровая пуговица бал застегнута, и Гилберт старательно разгладил складки на платье. Когда она повернулась, в кабинете было так темно, что Мадаленна едва видела очертания его лица. Она обняла его первой; с отчаянием подалась к нему, так крепко прижимаясь, будто кто-то невидимый хотел перетянуть его на себя. Она целовала лоб, щеки, глаза так быстро, стремительно, что не заметила ответных объятий, стараясь успеть, прежде чем его отняли у нее. Последний поцелуй был горьким; Мадаленна нерешительно коснулась его губ, и вот тогда почувствовала, как объятия стали еще крепче. Нежность все же успела превратиться в страсть, и она почувствовала, как теплая волна поднялась в ней; дышать стало трудно, но еще хуже было бы отвернуться от него. Это был последний поцелуй, и Мадаленна ответила на него.