Магнолии были свежи (СИ)

Дворецкий кивнул, настороженно смотря на улыбку молодой хозяйки. Мадаленна понимала, что нельзя было позволять себе улыбаться, идти на поводу у эмоций: так и к истерике можно было скатиться, но она едва держала себя в руках, и с трудом могла сохранять спокойствие. Действительно, почему Линда решила, что ей все так легко достанется, почему она решила, что Мадаленна возьмет и откажется от своего счастья? Если так говорить, то Мадаленне было все равно на счастье остальных, ее только заботило ее личное счастье, да! Она так долго жила, стараясь не побеспокоить Бабушку, потом отца, а теперь еще и какую-то Линду?! Она все равно будет счастливой, все равно! Лихорадочный румянец выступил у нее на щеках, и Мадаленна рассмеялась звонко, в голос. Она тоже станет счастливой! И ей будет все равно на тех, кто сказал, что она этого счастья недостойна! Она пойдет на вечер и обязательно будет счастлива! Мадаленна встала, и, выпрямившись, принялась подниматься по ступеням лестницы с высоко поднятой головой. У нее как раз было подходящее платье. На последней ступени она остановилась и позвала дворецкого:

— Фарбер, вызовите, пожалуйста, такси ровно на шесть часов вечера.

***

Платье было белым, и, скорее, подходящем для выхода в оперу или на бал, но Мадаленна так его любила, что даже не стала смотреть на другие, висевшие в шкафу. Эта комната на бульваре Торрингтон нравилась ей гораздо больше, чем в Стоунбрукмэноре, от нее не веяло таким пессимизмом, но в этот раз Мадаленна сморщилась, когда посмотрела на шкаф и кровать. Всю мебель выбирала мама, везде была ее заботливая рука, а даже одно воспоминание об их прошлом разговоре рождало в Мадаленне смутное чувство раздражения. Аньеза тоже говорила о счастье Гилберта и ни слова не сказала о счастье своей собственной дочери. Почему все говорили, что волноваться за других и не получать ничего взамен, кроме тягостного ощущения жертвы, и есть лучший способ проживать каждый день? Она носилась по комнате как ураган, все время встряхивая то одну вещь, то другую и смотрела на часы. Минутная стрелка ползла так медленно, и Мадаленна даже несколько раз снимала часы и смотрела — не сломались ли они. Ей очень хотелось, чтобы поскорее наступили эти пять часов, чтобы она наконец приехала в университет и увидела Эйдина. Тогда бы все стало по-другому.

Что-то происходило с Мадаленной. Ей хотелось смеяться, ей хотелось плакать, и она никак не могла успокоиться. Она так и бродила по комнате в полурасстегнутом платье, и пояс болтался у нее за спиной, стукая по ногам. Больше всего ей нужен был совет. Мадаленна пыталась представить, что сказала бы ей на это Аньеза, но мамы не было, и она не могла к ней обратиться, потому что мама все равно не была рада видеть свою дочь. Что бы сказал мистер Смитон? Что он ей посоветовал бы? Он не стал бы ее обвинять, он не стал бы говорить, что она разрушает семью; старый садовник просто погладил бы ее по голове, и задал только один вопрос: будет ли она счастлива с этим человеком? Она могла представить его голос, могла вообразить, как он сидит в кресле напротив, но его все равно не было бы в настоящей жизни? Постояв, Мадаленна, бросилась к телефону и набрала знакомый номер; только когда пошли проклятые гудки, она вспомнила, что на самом деле мистер Смитон был мертв. Ей надо было принять решение самостоятельно. Надо только понять, какое решение будет правильным.

Отбросив телефон в сторону, Мадаленна оперлась о туалетный столик и выдохнула. Так распускать себя — невозможно, еще чуть-чуть, так можно и с ума сойти. Всем людям суждено остаться в одиночестве — это непреложный закон мира, и нельзя так воспринимать все потери. Она ведь уже теряла до этого любимых, как бы цинично это не звучало, Мадаленна должна была привыкнуть к этому процессу. Тяжело дыша, она вышла в ванную и умылась холодной водой. Из отражения на нее глядела странная девушка — такой себя она еще не видела. В лице появилось нечто чужое, глаза смотрели не так угрюмо, но во взгляде появилась непонятная пустота, и как бы она не старалась придать лицу осмысленное выражение, ничего не получалось. Чем больше она смотрелась в свое отражение, тем ненавистнее оно становилось, и Мадаленна брызнула в стекло водой. Зеркало затуманилось, зеркальная Мадаленна расплылась. Надо было успокоиться, невозможно, чтобы каждая мелочь так сильно выбивала ее из колеи. Она приложила руки к щекам и почувствовала, каким горячими те были. Она вся была как кумач. «Не хватало только еще разболеться!» — прикрикнула на себя она и повернулась спиной к зеркалу. Платье было из белого тюля, с пышным бантом сзади и целым рядом пуговок сзади; как раз с этими пуговицами у нее не получалось и справиться. Промаявшись несколько минут, Мадаленна растерла успевшие затечь руки и посмотрела на часы — было полшестого вечера, оставалось прождать как-то еще тридцать минут.