Маятник Фуко

– Да ничего мы страшного не сделали, – виновато бормотнул Бельбо. – Будет комиссар знать об Ингольфе и катарах или не будет – что это меняет? Зачем повторять идиотский бред? Полковник мог улетучиться по тысяче причин. Может быть, Ракоски работает в Моссаде и наконец восстановил справедливость. Может быть, он от какого-нибудь крутого босса, которого наш полковник обдурил. Может быть, это старый дружок по Иностранному легиону и они чего-то там недоделили. Или киллер из Алжира. Скорее всего, погоня за тамплиерскими кладами занимает второстепенное место в судьбе полковника. Да, я понимаю, исчезла только та папка, красная или коричневая… М-да. Хорошо, что вы мне возразили, тем самым подчеркнули перед комиссаром, что я видел папку только мимоходом…

Я молчал, а Бельбо не знал, как ему закончить.

– Ну, скажите, что я опять сбежал, как тогда на демонстрации.

– Глупости какие. Все правильно. Я пойду.

Мне было его жалко, потому что он чувствовал себя подлецом. Я же не чувствовал себя подлецом, потому что меня приучили в моей компании, что полиции надо врать. Врать из принципа. Но правы те, кто говорит, что от нечистой совести дружба портится.

С того дня мы не встречались. Я был бы для него ходячим упреком, он – для меня.

Но на беседе в комиссариате в очередной раз было очевидно, что студент всегда выглядит подозрительнее, нежели выпускник университета. Я проработал еще год и написал-таки двести пятьдесят страниц о суде над тамплиерами. В те времена защита диплома была проявлением лояльности по отношению к государству. Поэтому ученый совет обошелся со мною мягко.

Через несколько месяцев многие студенты перешли к вооруженному терроризму, эпоха уличных шествий под открытым небом заканчивалась.

У меня было ужасно мало идеалов. Но имелось алиби: в лице Ампаро я обнимал стопроцентное воплощение третьего мира. Ампаро отличалась красой, марксистской идеологией, бразильским подданством, энтузиазмом, раскованностью. Все было при ней: восхитительно перемешанная кровь и годовая стажировка в Италии, увы, близившаяся к концу.

Мы встретились на одной вечеринке, и я повел себя спонтанно, предложив ей сразу же заняться любовью. Предложение имело успех. Спустя некоторое время та же Ампаро переслала мои бумаги в университет Рио, где как раз требовался преподаватель итальянского. Со мной заключили контракт на два года с возможностью продления. В Италии мне становилось тесно, и я уезжал с удовольствием.

К тому же в Новом Свете, сказал я себе, вот где уж точно не будет тамплиеров.

Как же я обманывался, – ответил я на это сам себе сейчас, в субботу вечером, в музее, в перископе. Взойдя по ступеням «Гарамона», я был введен во Дворец. Говорил же Диоталлеви: Бина есть Дворец, который вырастает из первоначального замысла, заложенного в сефире Хохма. Хохма – это источник, Бина – река, берущая начало из него, до тех пор, покуда все не ввергнутся в великое море последней из сефирот. А в сефире Бина уже заранее оформлены все формы.

IV. Хесед

23

Аналогия противоположных есть отношение света к тени, пика к бездне, полного к пустому.

Аллегория, матерь любых догм, есть замена отпечатка – следом, действительности – тенью; она есть ложь истинности и истинность лжи.

Элифас Леви, Догма высокой магии.

Eliphas Levi, Dogme de la haute magie,

Paris, Baillère, 1856, XXII, 22

Я попал в Бразилию из любви к Ампаро, а остался из любви к стране. Никогда я не мог понять, откуда у этой потомицы голландцев, причаливших в Ресифи и перемешавших свою кровь с индейцами и с суданскими неграми, с ее ямайским лицом, с ее парижской культурой, взялось испанское имя. И вообще я ничего не смог понять относительно бразильских имен. Они противоречат всем законам ономастики и существуют только в этой стране. Ампаро говорила, что в их полушарии, когда вода всасывается в водослив раковины, воронка формируется и струя вращается не в ту сторону, что у нас. Проверить это я не мог. Во-первых, потому что не помнил, куда ей следует вращаться в нормальном полушарии, во-вторых, вода выливалась очень быстро и, наверное, на сток оказывали влияние наклон струи и форма умывальника или ванны. И вообще, будь это правда, что же вода должна была делать на экваторе? Литься вниз без воронки или вообще стоять на месте?

В те времена я решил не драматизировать проблему. Но в субботу вечером, в перископе, мне поверилось, что все действительно зависит от теллурических глубинных токов и что Маятник охраняет именно этот секрет.

Ампаро была в своей вере неколебима. «Неважно, что там происходит в эмпирике, – говорила она. – Речь идет об идеальном принципе, и проверяется он в идеальных условиях, а следовательно, никогда. Однако он верен».