Маятник Фуко

Я углубился в философию гуманизма и обнаружил, что, не успевши выбрести из сумерек Средневековья, люди внецерковного современного мышления не нашли ничего лучшего, чем ухватиться за Каббалу и чародейство.

Так я прообщался два года с гуманистами, читавшими заклинания, чтобы принудить природу сделать то, что она совсем не собиралась делать. Пришли известия из Италии. Оказалось, что мои давние друзья, если не все, то многие, расстреливали в затылок тех, кто с ними был не согласен, чтобы принудить людей сделать то, что они совсем не собирались делать.

Я не в состоянии был это постичь. Я решил, что, значит, отныне составляю собою часть третьего мира и что поездка в Баию назрела. Я положил в чемодан историю культуры Возрождения и давно мною купленную книгу о розенкрейцерах, пылившуюся на стеллаже.

26

Все предания на земле должны рассматриваться как предаванья материнского, исконного предания, которое с самого Начала было поверено согрешившему человеку и первым его чадам.

Луи-Клод де Сен-Мартен,

О духе вещей («О духе традиций вообще»).

Louis-Claude de Saint Martin,

De l’esprit des choses («De l’esprit des traditions en général»),

Paris, Laran, 1800, II

И мне открылся Салвадор, Салвадор да Баия де Тодос ос Сантос – Всех Святых, «черный Рим» с тремястами шестьюдесятью пятью церквами, осыпающими собой склоны и приникающими к морю и прославляющими всех богов африканского пантеона.

У Ампаро нашелся знакомый художник, примитивист, он рисовал на крупных деревянных досках мириады библейских и апокалиптических видений, раскрашенных, как средневековые миниатюры, щедро используя как коптские, так и византийские мотивы. Он, разумеется, исповедовал марксизм, революцию полагал неизбежной, а в основном нежился целыми днями в ризницах святилища Носсо Сеньор де Бомфим (Господа Заступника), где в пароксизме horror vacui[42] стены и потолок были облиты золотом, обметаны каменьями, плетеницы благодарственных даров свисали с потолка, дико и прекрасно сочетались между собою серебряные сердечки, деревянные костыли, руки, ноги, изображения чудесных избавлений от среброблещущих штормов – смерчей – мальстремов – ураганов. Он привел нас в дарохранительницу соседнего храма, наполненную крупной мебелью из пахучей жакаранды. – Кто изображен на этой картине, – спросила Ампаро у пономаря, – святой Георгий?

Пономарь покосился заговорщицки: – Считается, что Георгий, лучше так, а то каноник больно злится. А вообще это Ошосси.

Два дня художник водил нас от паперти к паперти, из капеллы в капеллу, перед нами громоздились фасады, изукрашенные, как серебряная посуда, почернелые от времени. В церквах нами занимались морщинистые, хромоногие служки, дарохранительницы изнывали от золота и мельхиора, от перегруженных ларей и бесценных окладов. Там в хрустальных гробах агонизировали под всеми стенами натурального размера святые, сочащиеся кровью, с разверстыми язвами, в язвах сверкали рубины, повсюду висели Христы, искореженные мукой, их ноги были алы от кровотечений. Из этого златозарного барокко вдруг проглядывали ангелы с этрусскими лицами, романские грифоны, и восточного вида сирены подмаргивали с капителей.

Я не мог оторваться от старых улиц с их поющими именами – Руа да Агониа, Авенида дос Аморес, Травесса де Шико Дьябо. Мы попали в Салвадор как раз в период, когда правительство, или кто там за него, приняло решение оздоровить старый город, искоренив тысячи борделей, но процесс был еще на полпути. От подножия церквей, безлюдных и истомленных, как проказой, собственным великолепием, растягивались во все стороны вонючие переулки, а в них кишели пятнадцатилетние негритянские шлюхи, старухи, торговавшие африканскими сластями, перегораживали улицы, сидели с кипящими котлами, жгли костры, и тут же оравы сутенеров отплясывали на пятачке между сточными канавами под транзистор из бара. Древние дворцы, построенные колонизаторами, увенчанные гербами, которые уже никто не мог бы распознать, давно сделались тут домами терпимости.

На третий день у нашего художника была деловая встреча, и мы пошли вместе с ним в бар одной гостиницы в Верхнем городе, в отреставрированном квартале, где размещались шикарные антикварные магазины. Встреча была с одним господином, итальянцем, собиравшимся приобрести за хорошую цену большую картину, три метра на два, на которой несметные ангельские рати готовились задать трепку легионам нечистой силы.