Майкл Льюис

ногах, чтобы сосчитать тех, кто пришел в фирму раньше меня. Из двадцати примерно служащих

лондонского отделения, заставших еще эпоху ланчей с двумя бутылками вина, все, кроме троих, подались на более тучные пастбища. Каждого немедленно заместили полудюжиной геков, так

что, хотя люди продолжали убегать косяками, фирма неуклонно расширялась.

В волонтерах недостатка не было. К концу 1986 года в британских университетах

распространилось американское поветрие. Укрепилось таинственное убеждение, что стоящую

работу можно найти только в инвестиционных банках. В конце года меня пригласили выступить в

студенческом клубе консерваторов Лондонской школы экономики. Если на земле и было место, способное противостоять как идеям политического консерватизма, так и напору Salomon Brothers, так это была Лондонская школа экономики, традиционный оплот левых.

Темой моего выступления был рынок облигаций. Я рассчитывал, что сама тема распугает

аудиторию. Ведь разговор о рынке облигаций - это по определению длинно и скучно. Но в зал

набилось более сотни студентов, а когда какой-то потрепанного вида юнец, потягивавший пиво в

заднем ряду, завопил, что я паразит, его мгновенно вытолкали. После выступления меня

осадили - не для того, чтобы оскорбить, и не с расспросами о рынке облигаций, а с

единственным вопросом - как устроиться на работу в Salomon Brothers. Юный британский

радикал признался, что выучил имена всех игроков нью-йоркских «Гигантов», потому что слышал

от кого-то, что начальник отдела кадров был фанатом этой команды (чистая правда). Другой

хотел знать, правда ли, как он прочитал в журнале «Economist», что люди в Salomon Brothers не

плетут тайных интриг, а нападают на соперников в открытую. Как убедительнее показать, что он

достаточно агрессивен? Стоит ли при этом выкладываться, или достаточно просто заявить о

себе?

На пике, в середине 1987 года, в здании на площади Виктории работали 900 человек, и

заведение было похоже скорее на детский сад, чем на один из центров мировой империи. Дэш

Райпрок, щедрый на точные наблюдения, однажды заметил: «Никого, кроме директоров и

молодняка». К тому времени я уже научился понимать его раньше, чем он успевал закончить

фразу. Средний срок жизни моих коллег в лондонском отделении сократился от шести лет до

чуть менее двух лет. Средний возраст сотрудников, который когда-то превышал тридцать лет, снизился до двадцати пяти.

В начале 1987 года у нас стала популярна старая шутка, что над выходом нужно повесить

объявление: «Уходящий последним должен выключить свет». Потом ее сменила новая, по

крайней мере для меня. Впрочем, новая хохма мгновенно воплотилась в жизнь. Увольняется

руководитель группы по торговле облигациями британского казначейства. Директора

лондонского отделения падают перед ним на колени (в переносном смысле) и умоляют остаться.

Они говорят ему, что он становой хребет нового и пока еще хрупкого направления. Трахал он все

становые хребты, отвечает он. Ему предложили в Goldman Sachs намного больше денег, и он

спешит перейти, пока сулят так много. Я, говорит он, всего лишь маклер, который продает свои

собственные услуги. А вы чего от меня ожидали? А мы ожидали, отвечают ему, что ты хоть на

миг забудешь о торговле и вспомнишь о верности.

И знаете, что он им ответил на это? «Если вам нужна верность, заведите коккер-

спаниеля».

Глава 10. Как тебя еще ублажить?

В нашем существовании установился определенный порядок. Месяц начинался с анализа

достижений нашей маленькой группы, неделя - с рабочего совещания, а каждый рабочий день - с

обзванивания тех, кто, по нашим прикидкам, мог втянуться в игру. Дэш Райпрок каждое утро

заставлял меня проводить за столом не меньше часа. Ему казалось, что, если босс обнаружит, что он не сидит на телефоне, ему могут срезать премию. Он заблуждался. Наших боссов куда

больше интересовало, сколько мы выдоим из наших клиентов, чем сколько времени мы отдаем

процессу доения. Дэша поражало, что мне хватало наглости появляться на работе после 7.45, и

время от времени он озвучивал мой приход через матюгальник: «Хочу поблагодарить Майкла

Льюиса за выход на работу. Выразим ему нашу огромную признательность, леди и

джентльмены».

Затем мы погружались в своего рода бессознательное общение. Если мы не

разговаривали о нашем будущем, или о том, как обыграть рынок, или о судьбе Salomon Brothers, или о том, как воспитывать недавно появившихся в нашей группе трех новых геков, мы болтали

между собой, как еврейские мамаши на лавочке у дома. Вот образец такого, с позволения

сказать, диалога.

Дэш. Видел сегодня картину в Сотби. Может, куплю.

Я. Где ты добыл этот костюм?

Дэш. Куда оно пропало?

Я. Можно позаимствовать у тебя [журнал] «Atlantic Monthly»?

Дэш. Купил в Гонконге. Четыреста баксов. Здесь такой не меньше восьмисот.

Я. Кто художник?

Дэш. Да, только не забудь вернуть. А то убью.

Я. Они собираются дать нам премию в конце года?

Дэш. Майкл, а они нам разве платили прежде в конце года?

24 сентября 1987 года порядок нашей жизни был разрушен. Дэш, как обычно, сложился и