Мак и его мытарства

Так или иначе, я, уподобясь прочим прохожим, почувствовал желание узнать, чем кончится погоня, и повлекся к тем, кто осмотрительно следил за происходящим издали – кончилось же все так, что хуже и не бывает и не укладывается не только в рамки литературного жанра, но и не лезет ни в какие ворота. Кончилось хлестким приемом карате и падением колумбийца, падением неудачным, потому что он ударился головой о ребро тротуара и остался недвижим. Умер? Нападавший, не выказав интереса к гаванским сигарам своей жертвы, обернулся, чтобы узнать, что творится у него за спиной, потом вдруг замер на краткий миг, и грозный взгляд, которым он окинул любопытствующих, позволил мне снова отрешиться, пусть хоть на секунду, и отметить, что этот молодой человек может показаться стариком, потому что на кончике носа у него имелось нечто напоминающее формой белую луковицу, которая как будто имела целью простодушно гармонировать с белизной его рубашки.

Как обычно оно бывает в реальной жизни – и как ясно я сознаю теперь, в этом дневнике – происшествия, сколь бы катастрофичны ни были, приходят и уходят, без особенно крутых поворотов. Тем лучше, поскольку это позволяет мне в своем дневнике не уподобляться кое-каким романистам, оскорбляющим ум читателя тем, что уснащают свое повествование помпезными эпизодами: устраивают пожары или, скажем, заставляют героев убивать друг друга, или позволяют выиграть в лотерею самого убогому из персонажей, или топят в морской пучине того, кто переживает счастливейший день своего бытия, или сбрасывают его с двенадцатого этажа, или оглашают семью выстрелами райскую тишь воскресного дня…

С другой стороны, романы иногда чересчур драматизируют события, которые в реальности выглядят обыденно или незначительно, события, которые то возникают, то исчезают, то накладываются, то наталкиваются друг на друга, то, подобно кружащим в поднебесье облакам, чередуются беспрерывно, хотя ветер порой, разнося их в разные стороны, и делает обманчивые перерывы в этом движении, но по-настоящему прервать его не может, ибо время – а никто так и не понял его природу – не останавливается никогда. Этот свойственный романам «порок» – еще одна причина того, что я решительно предпочитаю им рассказы. И, хотя мне встречались иногда и хорошие романы, я не переменю свое мнение по отношению к ним, потому что романы, которые мне нравятся, всегда напоминают китайскую головоломку и всегда состоят из рассказов.

Сборники рассказов – они могут быть очень похожи на личный дневник, потому что дни в них неотличимы от глав, а главы в свою очередь – от фрагментов повествования – просто идеальны, благодаря своей краткости и насыщенности, которых они же сами и требуют, они теснее связаны с реальностью, чем романы, постоянно вдающиеся в ненужные подробности.

Для меня это в порядке вещей – оказавшись в гуще яркого инцидента, где участвовали юноша с замысловатой пряжкой на поясе и колумбиец, возможно, ныне покойный, я все же сумел абстрагироваться и поразмышлять ни больше ни меньше, как о жанровой напряженности между рассказом и романом, которую отразил в своем дневнике. Ничего необычайного не было для меня и в том, что, несмотря на кажущуюся значительность этого уличного эпизода, он быстро начал терять свою важность, так что, когда приехала «Скорая помощь», я уже почти позабыл о случившемся, доказательством чему служит то, что я очень спокойно развернулся и вернулся домой как ни в чем не бывало. Там я нашел Кармен, только что пришедшую из кино, где, можно не сомневаться, ей не показывали такого «экшена», как мне, прогуливавшемуся по кварталу Койот. Я, идиот, не заметил по выражению лица, что она в высшей степени не в духе. Если бы заметил, то не стал бы спрашивать, не очень ли она страдала от жары, да и вообще ни о чем, ибо принял бы в расчет, как злобно реагирует она, будучи не в настроении, на какой бы то ни было вопрос.

Последовали исполненный неистовой ярости ответ и требование объяснить, почему это моя рубашка насквозь мокрая от пота. Жизнь свою спасал, объяснил я. И рассказал о преследовании, об ударе карате, возможно, смертельном.

– Так дальше продолжаться не может, – властно оборвала она меня.

И начала говорить, что с каждым днем я все больше бездельничаю – как будто в очередной раз решила проигнорировать, что я веду этот дневник и как будто мое присутствие при вероятном смертоубийстве доказывает мою тягу к праздности – и спросила, что я делал утром и уточнила, что ее интересует, все ли время я околачивал груши. Я же подумал о том, сколько мимолетна влюбленность, и о том, как набирает она или теряет силу еще прежде, чем пропоет петух. Я околачивал все, за исключением груш, был мой ответ. И тарелки не полетели в меня лишь по чистой случайности или, вернее, потому что их не оказалось у Кармен под рукой.