Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Проститься, стало быть, оставалось только с подопытными подпольщиками-народовольцами – и в путь.

Все трое пришли к нему в мансарду вечером, накануне отъезда – он уезжал утром. Они тесно разместились за столом, на котором, в окружении стаканов, стояла бутыль вина, золотились поджаристой корочкой багеты и жирно желтел брусок сыра на белой тарелке. Прощальное свидание носило ритуальный характер; разговор вяло вился, видов на последующую встречу не было никаких, и это окрашивало общение в сумрачные тона. Сотрапезникам, в глубине души, хотелось поскорей выпить вино и разойтись по домам.

– Ну, вот, – сказал щуплый Валера, поднимая стакан. – Удачи тебе, Володя… А мы думаем в Россию возвращаться. Тут, сам видишь, нам делать нечего, только дни считать.

– Поймают вас, – с уверенностью сказал Хавкин. – И посадят. Кому от этого станет легче?

– Душе, – сказал Семён Дюкин. – А то душа – воет!

Помолчали со стаканами в руках, словно бы вслушиваясь в этот живой жуткий вой.

– Я тоже так думаю, – сказал Андрей Костюченко. – Нечего нам тут делать…

– Революцию в России будут поднимать, – не нашёл возражений Хавкин. – Не в Париже.

– О том и речь, – удовлетворённо заметил Семён Дюкин, обычно неразговорчивый. – В чащобе, а не на опушке.

Сравнение Парижа с опушкой было неожиданно, и Вальди взглянул на Дюкина с удивлением – не подозревал в нём поэтических наклонностей.

– Да, да, – покачал головой Хавкин. – Конечно… Бунт в чаще леса. О русском бунте никто не сказал лучше Пушкина. Помнишь? «Бессмысленный и беспощадный».

– Нельзя ничего построить нового, не сломав старое, – хмуро напомнил Андрей Костюченко.

– И сорняки все выполоть, – проявил щуплый Валера знание крестьянской жизни. – Поле зачистить.

Хавкину представилось чисто поле, усеянное мёртвыми людьми, и вино во рту вдруг стало горьким.

– Смерть – конечный результат, – покачивая головой на сильной шее, сказал Хавкин. – Убийство лишь метод. Верёвка, пуля или холерный вибрион – нет разницы.

– Это в общем плане, – вернулся к теме Семён Дюкин. – А у нас в России жёсткое разделение: кто по пьянке шею сломал, а кому в петле сломали, на тюремном дворе.

– Сегодня таких единицы, – упрямо продолжил Хавкин, – а завтра будут тысячи. Десятки тысяч. Новая власть придёт с новой верёвкой… Когда это преемник был добрей предшественника?

– История не знает законов, – повернул к концу неприятного спора Андрей Костюченко. – Примеры – есть, а законов нет. Вот мы и надеемся на лучшее.

– Да, – подбил итог щуплый Валера. – Через разрушения и кровь. – И поднял свой стакан: – За надежду!

Все четверо сблизили стаканы над столом. За надежду грех не выпить русским людям! Казалось бы, надежда, как небосвод над головой, одна на всех в целом свете: чтоб завтра стало лучше, чем было вчера. Все на это надеются, даже те, кому надеяться вовсе не на что. Надежда никак не связана ни с добротой сердца, ни с остротой ума; она совершенно независима, и это ставит её особняком от других наших ожиданий.

И всё же, пытаясь охватить неохватное, каждый надеется на свой манер.

Бывшие бомбисты, решившие вернуться из Парижа восвояси, надеялись на разогрев революционной ситуации на родине и на своё участие в этом огненном разогреве. Их надежда была несокрушима, хотя и размыта по краям; они и ведать не ведали, что произойдёт назавтра после свержения, их усилиями, антинародного царского режима и что, начиная с этого победного дня, следует делать. А Володя Хавкин после получения из Петербурга отказного письма интерес к русским политическим делам окончательно утратил, революция представлялась ему отдалённой авантюрой; все его надежды были связаны теперь с заманчивым английским предложением, и оно, ему хотелось верить, имело под собой почву. Под вольно витающую в воздухе надежду всегда можно подвести прозрачные опорные столбы: Хавкин их подвёл, и бомбисты их подвели.

Допив вино, распрощались сердечно и расстались навсегда.

Хавкина в Лондоне ждали. На узком совещании у военного министра приём в его честь решили устроить, разумеется, не в уединённом особняке Управления разведки и вообще не на Пэлл-Мэлл. Доктора Вальдемара Хавкина должны были приветствовать в Генеральном совете организации общественного здравоохранения Великобритании. Действительно, к чему с порога травмировать иностранного гостя повышенным интересом военных к его исследованиям! Совершенно ни к чему. Следует действовать продуманно, продвигаться осторожно. Среди медицинских коллег из организации здравоохранения он будет чувствовать себя куда привольней, чем в окружении высоких армейских чинов. Это предложение сделал Джейсон Смит, консультант, и оно было принято без возражений.