Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Путь для этого был открыт: в трюм «Бенгалии» погрузили крепкие ящики с несколькими – на всякий пожарный случай – комплектами лабораторного оборудования, наборами реактивов, стерилизационную аппаратуру последней модели, лабораторные столы и шкафы для хранения стерильных материалов. И, самое главное, на борт поднялся Государственный бактериолог доктор Вальдемар Хавкин, наделённый широкими полномочиями, включающими в себя устройство лаборатории в Калькутте и приём на работу штата сотрудников и помощников.

Наконец, двухтрубный пакетбот отвалил от причала, сопровождаемый гудками пароходных сирен и приветственными криками портовых зевак. Стоя на пассажирской палубе и глядя на тающий в тумане британский берег, Вальди поймал себя на мысли, что не испытывает душевного волнения, естественного, казалось бы, при таких обстоятельствах. Сосредоточившись, он понял причину своего бессердечия: корабль вибрировал, дрожь палубы передавалась пассажирам – от пят до макушки, и эта непрерывная надсада напрочь отвлекала отъезжающих от каких-либо дополнительных переживаний.

Неподалёку от Хавкина стоял, держась за медные поручни, индиец лет сорока пяти, в чёрном костюме-тройке, отлично сшитом и наверняка далеко не дешёвом. Яркий шейный платок, искусно повязанный, оживлял унылый чёрный фон, а на голове индийского господина уверенно сидела чёрная шляпа-котелок.

– Это двигательные машины разгоняют пар, и вся наша «Бенгалия» трясётся, – доступно объяснил незнакомец Хавкину, вцепившемуся в дрожащие поручни. – Как наберёт полную силу, вибрация уменьшится… Разрешите представиться: профессор Бхарата Рам, – и он слегка приподнял свой котелок над седеющей головой. Было ясно, что профессор не новичок в морских делах и не впервые ступил на палубу парового пакетбота.

Постояв и поглядев на отступающие берега Альбиона, договорились идти обедать вместе.

На борту судна, в море, необратимость времени ощущается особенно остро: ничего, вроде, не произошло и не изменилось ни на йоту – море как море, небо как небо, – а день уже ушёл безвозвратно, канул в никуда; вечер надвигается и наступает час обеда.

Обед подавали в кают-компании. За столиком на четверых разместились профессор Рам с женой и сестрой – смуглокожей сухощавой вдовой лет пятидесяти, и доктор Хавкин. Всего здесь насчитывалось восемь столиков, сервированных со знанием дела и занятых сдержанно гомонящими в ожидании еды пассажирами.

Они и чай пить на «файф-о-клок» вместе явились – Хавкин и Рам, а индийские дамы остались в каюте: их то ли утрясло, то ли укачало. Бхарата Рам был первым в жизни Хавкина индийцем, с которым он мог говорить на общем языке и на обоюдно интересующие каждого из них темы. Рам проявлял восторженный интерес к предстоящей работе Хавкина – борьбе с рассадниками эпидемий в болотах и джунглях Индии, а Хавкин, составляя картину общественной жизни в колонии из первых рук, со всем вниманием слушал рассказ профессора о его занятиях в университете Калькутты, где он преподавал историю культуры, индийские литературные памятники и санскрит. Вдовствующая сестра всем иным увлечениям предпочитает политику, она видит завтрашний день Индии лишь в полной независимости от Лондона и разделяет взгляды молодого философа Мохандаса Ганди, которому многие индийцы прочат великое будущее.

К позднему обеду, из разговоров с профессором Рамом и рассказов Джейсона Смита, консультанта, Хавкин представлял себе жизнь столичной Калькутты хоть и схематично, но достаточно живописно. Город был строго разделён на два неравных сектора – Белый и Чёрный, первый из которых населяла английская администрация и богатая, образованная часть коренного населения. Рам не сомневался, что Хавкина поселят в Белом городе, скорее всего, невдалеке от Университета – там выстроен новый жилой район и разбит замечательный, ухоженный парк, не уступающий лондонским. Чёрный город – его название говорит само за себя – замусорен, загромождён уродливыми бараками и будками и битком набит простым людом, перебивающимся с хлеба на воду и, не имея даже дырявой полотняной крыши над головой, проводящим жизнь под открытым небом. Этот неотёсанный, а, проще говоря, дикий люд приливает в Калькутту вполне бесконтрольно из окрестных и отдалённых лесных деревень, в поисках лучшей доли. Надежда – она и в Индии надежда, и, бывает, что и здесь ведёт прямиком к пропасти. Точно так же обстоит дело с надеждой и в России, отметил про себя Хавкин, и это мимолётное заключение почему-то успокоило его душу, всполошившуюся было из-за диких индийцев, ведомых к гибели несбыточными надеждами.

«Отвальный» обед оказался выше всяких похвал – вкусный и обильный. На смену мясным закускам принесли овощной суп-пюре, затем подали жареную треску с картофелем, а за нею следом сладкий пудинг с крыжовником. Ви́на предлагались на выбор – красные и белые. Хавкин предпочёл бы выпить кружку пива, но на столах повсюду стояло вино, а обращаться с расспросами к официанту было неловко. Видя нерешительность Хавкина, миссис Видья Алуру, вдовствующая сестра профессора, поспешила ему на помощь: