Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

– Вы скучаете по самому себе в Калькутте, – негромко сказал Бхарата. – Вас там помнят, Вальдемар, и поминают добрым словом, в превосходной степени – за то, что вы расправились с холерой и спасли миллионы людей. Знаете, как вас зовут на улицах? Угадайте!

– Не знаю, – пожал плечами Вальди.

– Махатма! – повысил голос Бхарата. – Махатма Хавкин!

Вот как. Махатма… Хавкин представил себе, как Анис отнеслась бы к такому известию, – серьёзно отнеслась, – и это его не удивило. Надо всё же быть индийцем, чтоб принять эту новость всерьёз.

– Спасибо, дорогой профессор, за добрую весть, – промямлил Вальди. – Это просто замечательно…

– Да, махатма, – продолжал Бхарата. – И это настроение улицы защищает вас от вражды некоторых чинов администрации – ваших соплеменников. К сожалению, лишь в определённой степени защищает. Не высокой.

– Моих соплеменников? – повторил Вальди. – Ну, это не так, вы же знаете…

– Да, вы говорили, – кивнул Бхарата. – Но для простых индийцев все вы, простите милосердно, на одно розовое лицо.

Хавкин усмехнулся невесело: такое определение он слышал уже не раз, от разных людей.

– И что ж за вражда? – спросил Хавкин как бы вскользь. – В чём? Я никогда к этому не присматривался – ни в Калькутте, ни здесь, в Бомбее.

– Всё дело в том, что вы не хотите быть, как все, – сказал Бхарата. – Вы – другой; как говорится, белая ворона. Вот в этом дело.

– Вы тоже так думаете? – спросил Вальди.

– В моих глазах это лишь повышает вашу человеческую ценность, – не дал прямого ответа Бхарата. – Другого такого, как вы, я у нас никогда не встречал.

– Ну, что вы! – сказал Хавкин. – Просто я стараюсь оставаться самим собой, не приспосабливаться к среде, для меня, согласитесь, совершенной чужой. Даже если я заведу дюжину павлинов и ещё слона в придачу, я индийцем не стану. Индийцем надо родиться, вы это знаете.

– А русским? – спросил Бхарата. – Или евреем – как вы?

– Русским – можно, – сказал Вальди. – Немцем – можно. А с нами всё по-другому: из нас еврейское начало не вытравить, не выдавить никакими силами. И поэтому из еврея такой же русский получится, или пусть будет индиец, как свинья из коня – так, профессор, в России говорят. И это правило обоюдоострое: из еврея не выдавить, в индийца не вживить.

Они помолчали, не в тягость друг другу.

– У всякого человека, – словно бы рассуждая сам с собою, начал Бхарата, – есть недоброжелатели. У вас тоже – это естественно. Вашу замкнутость они объясняют высокомерием. Вы вроде бы им ровня – а не ровня: не общаетесь с ними, не ходите к ним на вечеринки.

– Да что мне эти вечеринки! – с раздражением выкрикнул Хавкин. – Терпеть их не могу! Порча времени!

– А они думают иначе, – сказал Бхарата. – Они думают, что вы намеренно их игнорируете, всё их общество, а ведь они – высший свет!

– Никого я не игнорирую, – устало сказал Хавкин. – Мне там нечего делать, в этом высшем свете. Какая глупость! Всё равно что меня позвали бы в гости к царским боярам.

– Социальное чутьё в них развито чрезвычайно, – продолжал Бхарата. – Они держатся вместе, друг за друга, и это позволяет им управлять колонией. А вы для них чужак, вы им мешаете, и они не прочь были бы найти повод и избавиться от вас раз и навсегда.

– И вы думаете, этот повод – девятнадцать смертей в лесу? – спросил Хавкин.

– Я не думаю, – сказал Бхарата. – Я знаю… Они хотят передать дело в суд и настоять на вашем отъезде в Лондон.

– В Лондон? – повторил Хавкин. – Как это они могут вынудить меня уехать?

– Только в Лондоне суд полномочен рассматривать дело Государственного бактериолога, – сказал Бхарата. – Вы уедете, вот они от вас и освободятся. Процесс затянется, а его исход их совершенно не волнует.

И трёх месяцев не прошло, как наступил день отплытия Хавкина из Бомбея в Лондон, на суд. Обвинение было сформулировано однозначно: «Пренебрежение доктором Вальдемаром Хавкиным правил дезинфекции при изготовлении им противочумной сыворотки, приведшее к смерти девятнадцати вакцинированных аборигенов».

Но не всё было так плохо. Сингх Чадрал, единственный квалифицированный участник тех событий, написал объяснительную записку, отклонённую, правда, следственной комиссией и не принятую ею во внимание: собственноручно прививавший жителей деревни, Сингх писал свой отчёт по просьбе Вальди и поэтому был признан заинтересованным лицом. Копию этого служебного отчёта Сингх Чадрал передал Хавкину, и Вальди берёг её для лондонского суда – там, он надеялся, примут к сведению.

Пароход «Пенджаб» неспешно резал морской простор, время монотонно скользило за бортом и за иллюминатором каюты, в которой Хавкин сидел почти безвылазно. Он много читал, приводил в порядок свои записи, сделанные в экспедициях на разрозненных листках бумаги, и кое-что гранёным мелким почерком переносил в дневник. На пароходе у него оказалось полно свободного времени, впервые за много лет; это не укладывалось в привычные рамки жизни.