Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

А Вальди, выйдя на свет улицы, остановился, как после приступа тяжкого испытания, отнявшего у него все силы.

– Эй, товарищ! – услышал он оклик. – Мистер!

Официант из кафе шёл к нему, что-то держа в вытянутой руке.

– Вы вот забыли! – сказал официант, подойдя. – Дама в шляпе просила передать.

Свекольная еврейка выполнила поручение. Вальди взял свою цепочку из ладони посланца и опустил в карман жилета. Память, значит, останется при нём. А зря…

Не успел официант отойти и шага, как к Хавкину подбежал мальчишка-беспризорник, оборванец с лицом весёлым и лукавым:

– Дядечка, дай денежку!

Вальди сунул руку в карман пиджака – там было пусто. Помешкав, он выудил из жилетного кармана цепочку со звёздочкой и протянул оборванцу. Тот цапнул милостыню – и его как ветром сдуло.

Ну, вот и всё, – шагая от Фанкони к своему «Пассажу» на углу Дерибасовской, рассуждал и раздумывал Вальди Хавкин. – Больше не о чем вспоминать, можно жить дальше – не оглядываясь и не вертя головой. Хватит! Он шёл, шагал сквозь уличные скопления людей, как через чащу и прогалины, – сквозь германский Чёрный лес или индийские джунгли, составленные из холоднокровных деревьев. Всё кончено, можно уезжать отсюда хоть завтра. Куда? Во Францию, в Испанию – какая разница… Повсюду в мире одинаково хорошо, если идти вперёд, а не глядеть назад, не шебаршить кочергой погасшие угли. Ну, действительно, не идти же сейчас в Университет, к Киту, не ехать же на Большой фонтан к тому косогору. Всё кончено! Круг, наконец, замкнулся. Может, всё было так устроено изначально, и вот теперь начнётся снова: необъяснимое просветление на остаток жизни, который не дано вычислить, отщёлкивая косточки на перекидных счётах. Довольно экспериментов с воспоминаниями – они тянут на дно, как чугунный балласт. Завтра, первым же пароходом – не всё ли равно, куда: на юг, на запад или на восток.

В вестибюле администратор протянул ему из-за стойки визитную карточку с золотым обрезом:

– К вам гость, господин Хавкин.

«Семён Наумович Певзнер, – значилось на карточке. – Психоаналитик, профессор».

Имя профессора ни о чём не говорило Вальди. «Но самое время, – он подумал, – для психоанализа. Просто в точку!»

– Просил что-нибудь передать? – спросил Хавкин, двумя пальцами держа визитку над мраморной стойкой.

– Он ждёт в холле, – ответил администратор. – Вон сидит…

– Давно ждёт? – спросил Хавкин, убирая визитку в портмоне.

– Нет, недавно, – сказал администратор.

Хавкин пересёк квадратное пространство холла и подошёл к мужчине преклонного возраста, с аккуратной седой щёточкой волос на голове, поднявшемуся ему навстречу из глубокого кресла.

– Профессор Певзнер? – спросил Хавкин.

– Несомненно, – ответил гость. – Рад познакомиться с вами, Владимир Аронович! Я много слышал о вас…

– От кого же? – довольно-таки бесцеремонно перебил Хавкин, которого по имени-отчеству назвали впервые за много десятилетий – он и забыл, как звучит такое обращение.

– От коллег-медиков, – сказал Певзнер, – и прежде всего от доктора Зигмунда-Шломо Фрейда, моего друга.

– Да что вы говорите! – удивился Вальди, приглашая Певзнера садиться и усаживаясь против него. – Мы встречались с доктором Фрейдом в Лондоне, на какой-то научной конференции, очень мимоходом.

– Фрейд необыкновенный человек, – сказал профессор Певзнер. – Он оценивает собеседника за несколько минут общения. Досконально. Это особый дар… Но меня привёл к вам не психоанализ.

– Тогда что? – спросил Хавкин. После произошедшего в Фанкони он не испытывал никакого желания вести разговоры с кем бы то ни было.

– Вы, может быть, слышали об одесском Палестинском обществе? – начал Певзнер.

– Нет, признаться, – сказал Хавкин. – Не приходилось.

– Мы тут у властей не в чести, – продолжал профессор, – хотя нас пока что не закрывают и не разгоняют.

– Почему вас должны разгонять? – машинально проявил интерес Хавкин.

– Власти препятствуют оттоку евреев в Палестину, – объяснил Певзнер, – это противоречит их национальной политике. Большевики хотят, чтобы евреи пахали землю и гоняли овец здесь, а не там. Чтоб перековались и стали советскими людьми. А мы не хотим.

– Да… – сказал на это Хавкин.

– Они бы со мной давно расправились, если б не мой американский паспорт, – продолжал Певзнер. – Всех бы нас пересажали или, в лучшем случае, сослали в какую-нибудь еврейскую сельхоз-коммуну, в степной Крым, где, как говорят русские люди, Макар телят не гонял.

– Сочувствую, – сказал Вальди Хавкин. Профессор Певзнер был не первым палестинофилом на его пути.

– Мы приглашаем к нам знатных одесситов, – сказал профессор, – чтобы поднять вес Общества в глазах властей. И вы…

– Вы хотите сказать, что я – знатный одессит? – насторожился Хавкин.

– Ну конечно! – воскликнул Маркус. – И тут не имеет значения, кто вы: сторонник возрождения еврейского государства в Палестине или нет. Вы заявили о своей позиции в беседе с нашими представителями ещё накануне Первого сионистского конгресса. Не так ли?