Махмуд Эсамбаев

Тарковский не стал спорить. Он согласился, а на прощание сказал: «Как хорошо, что сейчас уже есть достаточно развитая кинематография и ваши неповторимые танцы постоянно снимают на пленку. Вы останетесь в вечности».

Теперь то же самое говорят о самом Тарковском. Он со своими гениальными фильмами остался в вечности.

Неужели для того, чтобы быть понятым, обязательно нужно умереть?!

Часть четвертая ТАНЦЫ НАРОДОВ МИРА

Глава первая ЗА КУЛИСАМИ

Случалось, что, появившись за кулисами, Махмуд вдруг брал микрофон, делал знак оркестру и тот играл вступление.

Махмуд поет:

Как много девушек хороших,
Как много ласковых имен…

Слух у Махмуда абсолютный, голос — приятный, богатый оттенками баритон. Пел он с большим чувством, и потому все работы в театре на какое-то время замирали. Все слушали.

За первой песней следовала вторая:

Сердце, тебе не хочется покоя,
Сердце, как хорошо на свете жить…

Репертуар был отработан. В зависимости от наличия свободного времени и настроения Махмуд мог порадовать слушателей мелодиями из «Большого вальса» или «Серенады Солнечной долины». Вокальные возможности его были весьма обширны. Он без труда копировал как нежнейшие переходы Клавдии Шульженко, так и нутряное рычание Армстронга в знаменитой песенке «Хелло, Долли».

Такие импровизированные концерты происходили не реже чем раз в месяц и зависели прежде всего от настроения Махмуда. Если всё хорошо, всё идет по плану, то можно быть уверенным — концерт состоится.

Особенно нравилось много повидавшему театральному люду то, как узнаваемо и забавно передает Махмуд характерные жесты и приемы знаменитых исполнителей. Неуклюже ловкие балетные па Утесова, стремительную чечетку Любови Орловой или наивную демонстрацию Клавдией Шульженко своих замечательно красивых рук. Ну а приплясывать и хрипеть, как веселый толстяк Армстронг, и вовсе одно удовольствие.

— Когда стану старым и немощным, — совершенно серьезно объясняет Махмуд, — буду зарабатывать на жизнь как скромный эстрадный пародист.

А что? В это совсем нетрудно поверить, особенно если посчастливится услышать такой концерт…

Вот он заходит в гримерную. Здоровается со всеми, садится у зеркала рядом с певицей Марьям Айдамировой, и у них начинается разговор:

На таких встречах нередко доводилось присутствовать старому товарищу Махмуда Хажбикару Бокову.

«Марьям — замечательная женщина, наделенная редкостным голосом, — вспоминает Хажбикар. — Она никогда профессионально не училась пению. Голос, однако, имела редкостный — настоящий соловей.

Ее можно назвать духовной сестрой Махмуда по таланту, да и по роли в жизни вайнахского народа. Эти двое были первыми, кто приобрел всесоюзную известность после возвращения нашего народа на родную землю из мест выселения.

Известность ее выросла еще в Средней Азии, когда радио Казахстана стало передавать песни в ее исполнении. Голос ее порождал удивительное чувство, душа словно бы обретала крылья и поднималась в небо. Такое ощущение было, по крайней мере, у меня, но я не сомневаюсь, что восторг и душевный подъем испытывали все мои земляки.

С танцем Махмуда Эсамбаева, песней Марьям Айдамировой и музыкой композитора Димаева в Чечено-Ингушетию вернулись присущее нашему народу веселье и вдохновляющее чувство прекрасного. Всё это конечно же было коренным образом связано с возвращением людей на свою древнюю родину. Большего праздника, большего счастья для человека, я думаю, невозможно придумать.

Не дай бог, конечно, еще кому-то познавать свою культуру так, как это досталось нам. Но когда люди оказываются в таком трудном положении, в каком когда-то оказались вайнахи, то понимание необходимости и ценности национальной культуры становится не менее важным, чем сама жизнь.

Все народы, пережившие изгнание с родной земли, начинают отчетливо понимать, что, если они не сумеют сохранить свою культуру, они потеряют свою национальную идентичность, потеряют саму душу свою, превратятся в толпу людей без рода и племени. Вот это и будет уже настоящая гибель.

Вернувшись на Кавказ, Марьям часто выступала вместе с Махмудом, исполняя песни в перерывах между танцами. Они крепко дружили, что не мешало Махмуду постоянно над подругой подшучивать.

Когда они готовились к концерту, сидя за соседними столиками в гримерке, я находился поблизости и потому не раз слышал их шутейную перепалку.

— Опять накрасила свои щечки-яблочки! — как бы осуждающе, ворчит Махмуд. — Не старайся, всё равно выглядишь старше моего отца.

— Ты-то сам чего гримируешься? — отыгрывала бойкая на язык Марьям. — Сам в зеркало погляди, выглядишь старше моей матери!

Махмуд, конечно, знал, что по поводу возраста с женщинами шутить опасно. Но тогда оба они были молодые, красивые (и прекрасно об этом знали), потому такие шутки не задевали, а только раззадоривали.

— Нет, Марьям, — совершенно серьезно возражал Махмуд. — Это ты старше моего отца, тебя ведь сам Пушкин знал.