Малая Бронная

— Я же на заводе, на полуавтомате, сверловщицей… — Она хотела сказать, что закалилась, силенки нажила, но он опять не дал договорить:

— Поле боя — не завод. Там не до обучения, там смерть.

— Я не собираюсь умирать, не запугаете.

— На фронте некогда собираться, там действовать надо, чего вы не можете. Все, идите. Мне надо оформлять годных, в том числе по возрасту. Годных!

Годные нетерпеливо переминались в коридоре на усталых от долгого стояния ногах, сидеть тут было не на чем, пустой коридор и заветная дверь к этому злющему старику с тремя кубарями в малиновых петлицах. Славка вылетел от этого старика в один миг.

— Что? — спросила Аля, уже все поняв.

— Велел подрасти. Пехота, да еще старая, да еще в малых чинах. Злющий. И почему надо быть дылдой, чтобы попасть на фронт?

Рост — больное место Славика, но и лет ему всего пятнадцать.

В военкомате не выгорело. Теперь повидать Натку — и на трудовой фронт. Фронт — для солидности, вообще что-то вроде фронта работ, как говорил когда-то Горька, побывав на стройке.

Электричка встала у платформы Царицына — ни с места. Подождав, Аля подошла к дверям, выглянула. Кучка людей, растерянные, нерешительно топчутся возле человека в железнодорожной форме. Когда Аля подошла, он устало повторил:

— Электричка пойдет назад часа через четыре.

— Почему назад?

Он ткнул рукой в сторону Подольска и быстро ушел в помещение вокзальчика. Что он этим жестом хотел сказать? Четыре часа… За это время она вполне дойдет до Щербинки, повидает Натку и обратно. Тут всего-то остановок пять.

Аля спустилась с платформы, прошла к шоссе и направилась в сторону Щербинки.

Ветер поднимал дорожную пыль, скреб лицо, злой, осенний. Прохладно, но не страшно, плюшевый жакетик и лыжные штаны не дадут замерзнуть. Новый беретик, правда, легковат, она подняла воротник. Шла свободно, легко представляя, как обрадуется Натка…

Настораживала тишина и безлюдье, ни души на шоссе, всегда таком оживленном: машины, повозки, велосипедисты, кого тут не бывало раньше, когда они с ребятами мотались глазеть на остатки царицынского дворца. Аля услышала пыхтение паровоза. Обогнал, покатил в сторону Подольска, старый, черно-облупленный, он тянул за собой пять пригородных вагонов, таких легких, что они бегут, чуть не подпрыгивая. Знать бы! Она смотрела, как дым, взмыв из трубы к небу, пригибался ветром почти к крышам вагонов и падал за ними на землю, рассыпаясь темной легкой дымкой. Смотрела и старалась понять: чего не хватает в этой картине? Электрички? Да, если бы на месте паровозика была электричка… Ба, нет же проводов! Медных проводов, по которым ток питал электричку. Вот куда тыкал рукой усталый железнодорожник. Провода сняли. Зачем? Неужели чтобы… чтобы ими не воспользовались немцы?! Значит, они и вправду близко. Вот это она попала… Назад! А Натка? Одна и, может, ничего не знает, там у нее глушь. Добраться до нее, и тогда назад, но уже вместе. На свою Малую Бронную. Там мама, там все свои. Все близко, знакомо — все родное. И как хорошо, что у нее с Наткой есть Малая Бронная…

Теперь поднажать на скорость. Аля прибавила шаг. Только не бежать, сразу выдохнешься. Где она? Справа какие-то дома, вроде село. Наверное, Бутово. А ноги уже не слушались, не хотели идти. Заставляла их переступать: надо, там Натка, никому, кроме нее, Али, не нужная. И она упорно шагала, уже не зная, быстро или по-черепашьи. Лицо горело, хотелось пить, и, несмотря на холодный день, — жарко.

Лесок, голый, негустой… Теперь опять домики, домики… Поляна, за нею трехэтажка, другая. А людей нет, совершенно ни одного. Куда все подевались? Да туда, где ждут ее со Славиком и Зиной, на рытье окопов ушли. И тут же резанула мысль: Натка тоже на окопах! Вполне может быть. Так где же ее там искать! Ну и дела, ничего не смогла сообразить, рассчитать, бежала как на пожар. Спасательница… Но уж теперь надо дойти до здравпункта, вот она, Щербинка. Ноги одеревенели, налились какой-то невероятной тяжестью. Поесть бы. Нет, только пить и упасть, отдохнуть, совсем немножко. Уже и спина, как приставленная, вот-вот отвалится. Когда-то Мачаня вздыхала:

— Вы, девочки, не понимаете своего счастья. Здоровье — это когда не чувствуешь, что у тебя есть спина. Не спина, а пружинящая легкость, вот это и есть молодость.

А ведь Мачаня права, спина теперь просто мешает, а раньше она ее не замечала. Слева березовая роща, вдали липы… Теперь направо. Вон и кирпичное приземистое здание…

Она не вошла, а просто ввалилась в белую дверь здравпункта, прямо на руки Натки. Та усадила Алю, стала разувать, ужасаясь:

— Как же ты добралась? Электрички третий день не ходят. Неужели пешком? Все отсюда, а ты наоборот? Поближе к немцам?

— Если ты — немец, то да, поближе. Собирайся, я же за тобой.

— Завтра вместе уедем, поезд раз в сутки на Москву идет, только утром.

— А сейчас сколько?

— Скоро два часа, обед, сейчас покормлю тебя.

— Сколько же я шла? — веки сами закрывали насеченные холодным ветром глаза.

— Письма есть?

— Игорь сам был, забежал на несколько минут. От Горьки ничего. Мачаня взяла из детдома Люську. А ты замуж собралась?