Малая Бронная

— …Бьет по нас из орудий, гад. Мы отплевываемся огоньком винтовочным, а он уже танки гонит. Взбежали мы на бугор и катмя к речонке. Обрыв нас скрыл. Только слышим, танк на него взбирается, рухнет на нас, передавит к… матери! Ищем плавсредства, речонка между каменных ребер зажата, узкая, мелкая, да только, глядим, густая в ней вода, не переплыть, не перейти — солдат вскочил, глаза заблестели, руками трясет: — Полна речушка, братья наши пострелянные в ней, теснятся, как лесины на сплаве! Вода бурая, кровушкой разведена! А в излучине, — он повел рукой и глазами к только ему видимому, — затор, скопление убитых, один солдатик, как есть, стоймя, качается, вытолкнуло! — На длинной шее солдата задергался кадык: — Век не забуду. — Он сел, стукнул по колену стиснутым кулаком.

— Перешли? — спросил толстый.

— Бродом… в кровушку братьев своих окунулись…

— Да, у страха глаза велики.

— А ты его видел, страх этот, боров медицинский… — скрипнул зубами молодой.

— Да, я в плену был.

— Отъелся там, старый хрыч, тебя бы с нами на передок, а не тут кашу трескать.

— Старый? Мне двадцать восемь, смотри, — и ткнул себя в темную, пухлую щеку, от пальца осталась глубокая вмятина. — Отек. Нас не кормили, а главное, без воды держали, почки сдали.

— Ну… как же это тебе удалось освободиться? — все же недоверчиво спросил быстроглазый.

— Я врач, а у немцев конвой отравился окороком, на вид хорош, а уже не годился. Другого врача не было, привели меня. Назначил лечение, а они сперва его на мне проверили… Зато узнал, что больна половина охраны. Сколотил кулак, прорвались, теперь к вам, а у вас переформирование.

— Ага, врачом в роту? — усмехнулся молодой солдат.

— А… Медбратом… для начала, проверка, — усмехнулся и врач.

С полу привстал старый солдатик, протянул руку за папиросой, приняв ее от врача уже зажженной, затянулся и попенял:

— Гляньте на девчушку, служивые, обмерла от ваших баек, — и кивнул на Алю.

В дверь без стука вошел молодой солдат, что-то коротко и тихо сказал лейтенанту, тот кивнул быстроглазому.

— Подъем! — гаркнул быстроглазый, и стал натягивать шинель.

Пожилой солдат, сидя на полу, аккуратно накручивал портянки:

— Высохли ко времени, теперь ноге тепло за фрицами бечь.

Девушки вышли проводить гостей. Луна, круглая, чистая, заливала поселок неживым, каким-то алюминиевым, светом. Под ногами погромыхивала задубевшая от ночного морозца земля. Вдали гудели, слившись, залпы артиллерии, висело сплошное зарево огня…

— Эх, поцеловать бы… — вздохнул молодой рассказчик, приобнимая Натку, и та постеснялась высвободиться, на передовую же идет солдат…

— Отставить! — резко приказал солдату лейтенант, и тот послушно отпустил Натку. — Спасибо вам, девушки!

— Да за что же? — искренне удивилась Натка.

— За тепло.

Старый солдат обернулся, потряс рукой — не унывайте, девчатки… Остальные не обернулись. Ушли.

— Почему они говорили о прошлых боях, а о последнем ни слова? — удивилась, подумав, Натка.

— Наверное, им еще страшно, не пришли в себя.

— Я первый раз встретила людей, которые… прямо из боя. Надо было самим спросить. Нам читали немного психиатрию, человеку надо выговориться, тогда легче.

Они стояли, обнявшись, напуганные, беспомощные.

— Понимаешь, Нат, так я хотела поцеловать Игоря! Он был ну совсем не в себе, тоже из боя, шалый какой-то, но подумала: он такого навидался, а я со своим дурацким поцелуем, стыдно же. А этот солдат хотел тебя поцеловать, значит, ему это было нужно?

— Наверное. Но лейтенант не разрешил.

— Подумал, что тебе неприятно, ты так поежилась.

— Дуры мы с тобой, ничего-то не знаем, надо, не надо, — заключила Натка. — Холод какой, и эта неживая луна… Пойдем домой.

21

Сидели за столом, под кругом света, падающего неярко из-под абажура, молчали. Нюрка не выдержала:

— Пална, иль ты не мать? Куда девку гонишь. Там же холод, и работа — землю ворочать.

Вместо ответа Анастасия Павловна прочитала, расправив газету:

— «Постановление Госкомитета обороны. Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на сто — сто двадцать километров западнее Москвы, поручена генералу армии товарищу Жукову… — И, как-то растерянно посмотрев на дочь и Нюрку с Машей, стала читать только главное: — С двадцатого октября тысяча девятьсот сорок первого года осадное положение… Воспретить всякое движение отдельных лиц и транспорта с двенадцати ночи до пяти утра…» Подпись: Сталин. — И мама опять грустно посмотрела поверх газеты на Алю.

— Мам, ну что ты? Я постараюсь вырваться, повидаемся, ты только обещай не болеть.

— Дошло, Пална, куда дите толкаешь? — упрекнула Нюрка, впрочем, довольная своей прозорливостью.

— Нюра, Нюра, я бы сама пошла, да уж куда мне. Кто же поможет Москве, если все попрячутся? Фашисты идут не с подарками.

Дверь распахнулась, и на пороге встал Славик: кепка на затылке, разрумянился, веселый:

— Эй, гражданка, — крикнул он Але. — Вас ждет трудфронт!

— Уж и не знаю, кого из вас просить за кем приглядывать? — вздохнула мама, складывая газету.

— Не волнуйтесь, Настась Пална, я с ребятами еду, — выглянула из-за спины Славика Зина.