Мальчик из Югуру

Когда прозвенел звонок, Айао с благодарностью пожал руку Якубу и сказал ему:

— Ты мировой парень! Если ты всегда будешь таким, мы обязательно подружимся.

— Вот и хорошо! — обрадовался Якубу, и каждый из них побежал в свой класс.

В это утро Айао чувствовал себя еще более счастливым, чем в первый день, когда господин Джамарек, встретив его, погладил по голове и сказал на языке хауса: «Если ты будешь прилежно учиться, то через месяц сумеешь написать свою фамилию и начнешь отвечать на вопросы по-французски».

В классе, слушая учителя, Айао внимательно следил за всеми его движениями. Когда тот своим красивым почерком писал на доске, он иногда машинально указательным пальцем, как мелом, выводил вслед за ним на парте новые слова.

— ПАПА. Повторите!

— Кпакпа! — выкрикивали ученики.

— Еще раз!

— Кпакпа!

— Все хором!

— Кпакпа!

— Да нет же! Нет! Нет! Не «кпакпа», а ПАПА: пе, а, пе, а. ПА-ПА, ПАПА, — говорил учитель Рауффу́, повторяя по слогам слово «папа». — Первый ряд, повторите: ПАПА.

— Кпакпа!

— Нет! Нет! Нет! Ты, Иессуфу, встань и скажи: ПАПА.

— ПАКПА.

— Не так уж плохо, но почему ты говоришь «ПА», а потом «КПА»? Где ты взял это «кпа», которого не существует во французском языке? Повтори: ПАПА.

— ПАПА.

— Ну вот и отлично! А теперь весь первый ряд, повторите точно так же, как Иессуфу: ПАПА.

Послышалось вразнобой: «пап», «кпакпа», «пакпа» и «кпапа». Но, повторив каждый в отдельности и хором по два, по три раза, восемь учеников первого ряда сумели наконец хорошо произнести слово «папа». Терпеливый и настойчивый учитель провел целый час, переспросив таким образом большинство из сорока или пятидесяти учеников. Он пропустил Айао, который, сидя в седьмом ряду, сумел поупражняться как следует, пока его товарищи старались более или менее правильно произнести «папа». И если бы его спросили, он бы наверняка отличился. Мальчик был огорчен. Хотя теперь уже не имело большого значения, услышал ли его класс или нет: у него были другие радости — он умел писать свое имя и фамилию. Стоит ли об этом рассказать Фиве, когда они поедут в лодке? Похвастаться отцу, что он, Малышка, может написать: КИЛАНКО? Нет, а вдруг он от волнения нечаянно ошибется? А потом, кто знает, не покажет ли Якубу снова свой строптивый характер... А говорить о нем сегодня хорошее, а завтра плохое никуда не годится.

Айао, храня свой секрет, каждый день встречался с Якубу. И каждый день этот «задира» учил его писать новые слова, заставляя предварительно повторять пройденное. Получалось что-то вроде дополнительных занятий. С помощью друга Айао научился говорить по-французски «Я не знаю», «Я не смог бы тебе сказать», «Я не хочу», «Я не хотел бы», «Я не хотел» и многое другое.

32. ПОЛЬЗА УЧЕНИЯ

Постепенно чувство робости и неуверенности, которое испытывал Айао перед своими товарищами, пришедшими в школу на три месяца раньше него, исчезло. Однажды учитель, проходя между партами во время урока письма, когда ученики списывали с классной доски на свои грифельные дощечки буквы, слова и фразы, обратил внимание на то, как Айао пишет, и подумал: «Если судить по почерку, то мальчик, кажется, серьезный, прилежный, хотя, наверное, и легковозбудимый». Опытный педагог привыкает узнавать черты характера ученика по его почерку и редко ошибается. Он задержался на минутку, чтобы посмотреть на нового ученика. «Да и не удивительно, что он такой прилежный. Все его братья и сестры учатся один лучше другого...» — решил Рауффу, отходя от него.

Но дело в том, что никто из его братьев и сестер совсем не занимался с ним. Они были слишком заняты. Настолько, что никто из них даже не заметил, как к концу второй четверти Малышка начал произносить по-французски короткие фразы: «Я иду», «Куда ты идешь?», «Я сейчас иду», «Исдин, где мама?»

Первым обратил на это внимание Киланко.

— Да ты, мой Малышка, начинаешь тоже говорить на языке белых! — воскликнул он однажды.

Растерявшись, мальчик дрожащим голосом ответил:

— Баа, клянусь аллахом, я ничего плохого о тебе не говорю! И никто из нас не говорит на языке белых ничего плохого о тебе.

Растроганный словами и жестами мальчика, который то умоляюще прижимал руки к сердцу, то протягивал их к отцу, Киланко склонил голову и тихо сказал:

— Я знаю, малыш, что ни ты, ни твои братья и сестры не говорят ничего плохого ни обо мне и ни о любом другом из нас, никогда не ходивших в школу... Я уверен в этом... И мешать вам разговаривать между собой на языке, которого я не знаю и никогда не узнаю, я больше не буду. Учитесь себе на здоровье, а я могу вам только пожелать, когда вы станете взрослыми, быть лучше меня.

Ему вдруг стало очень грустно оттого, что он не умел читать и что пропасть между ним и его детьми все увеличивалась. Обхватив голову руками, упершись локтями в колени, он сидел, подавленный своими мыслями, не двигаясь и словно отрешившись от всего.

Айао, подойдя к отцу, обнял его за шею.

— Знаешь, баа, раз тебе становится грустно, когда ты слышишь, как мы говорим на языке белых, я обещаю, что это больше не повторится.