Мальчик, которого стерли

Вопреки грандиозным сценариям Судного дня, которые представляли брат Нильсон и отец, я боялся, что Армагеддон примет спокойную форму, вроде радиопомех. Белый шум: после грома весь мир внезапно заглушит звук сильного дождя. Даже более устрашающей, чем мои кошмары, была мысль о том, что моя спящая семья покинет меня, их тела превратятся в шелуху. Я приду однажды из школы и обнаружу только кипящий чайник на плите и радио, которое бубнит о том, что мои родители исчезли. После того, как родители решили переставить старый телевизор в мою комнату, я не спал, ожидая полуночных новостей, чтобы представить, что другие люди все еще не спят, другие люди что-то делают в эту минуту, и я думал о том, что Бог не бросит столько людей, и на несколько минут чувствовал себя в безопасности. С Хлоей я всегда чувствовал себя в безопасности, по крайней мере, до того, как она потянулась ко мне в машине. До этой минуты я чувствовал, будто Бог может дать мне свободный пропуск, ведь я пытался быть мужчиной, которого мой отец мог признать равным себе. Теперь, когда интимность со стороны Хлои нарастала, я подумал, что мне придется действовать. Без колебаний, без запинок, без альтернативных интерпретаций. Может быть, один грех заменит собой более крупный грех гомосексуальности, и тогда мы, по крайней мере, получим шанс прожить наши жизни вместе, по-божески.

— Все еще там? — спросила Хлоя.

— Угу.

Мы назначили свидание, чтобы поздним вечером посмотреть кино у нее в доме. Казалось, в этом соглашении было что-то скрытое, то, что мы оставляли недосказанным, но оба должны были знать. Когда пришло бы время спать, я решил, что Хлоя могла выразить интерес к тому, чтобы приготовить вместе со мной большой завтрак на следующее утро, и настоять, чтобы я спал на нижнем этаже, рядом с кроватью Брендона. Ее мать могла покоситься на нас, но в конечном счете сдалась бы; в конце концов, мы уже провели ночь в одной комнате отеля во Флориде. Все прошло бы тихо. Безопасно. Я мог купить презерватив за двадцать пять центов на заправке, в автомате, в отдаленном городе, сказать родителям, что мне надо проехаться, чтобы прочистить мозги, поговорить с Богом. Тогда, если условия покажутся подходящими, я проберусь в ее комнату, и посмотрим, что случится между нами.

Думая о сексе, я раньше никогда не задавался вопросом, сколько времени это занимает. Никогда не задавался вопросом, каков на вкус завтрак после этого, или какое кино больше всего подходит, прежде чем начать. А главное, я никогда не задавался вопросом, способен ли секс — не поцелуи, не объятия, не обжимания, а секс, так, чтобы прыгнуть сразу в глубину и пропустить все остальные шаги — наконец превратить меня если не в натурала, то, по крайней мере, в того, кто способен действовать, как натурал. Я никогда не предполагал, что захочу зайти так далеко, чтобы нарушить одно из основополагающих правил нашей церкви. Когда я фантазировал о мужчинах, я всегда закрывал свои мысли, прежде чем представлял себя входящим в фантазию. Всегда было одно тело, которой действовало в одиночку, действовало для меня одного. Каково это — сделать что-то с другим человеком, с человеком, которому надо будет смотреть в лицо до конца своих дней, когда оба вы будете жить со знанием того, что вы совершили в отчаянную минуту? Можно ли будет когда-нибудь загладить эту вину перед Богом? А что, если это не получится? Что, если прегрешение ведет к провалу, и вы останетесь загнивать в своем грехе?

— У вас идет дождь? — спросила Хлоя, зевая. — Здесь идет.

— Нет, — солгал я, слушая звук капель дождя по гальке. Я хотел, чтобы наши жизни были разделены. Потом испугался того, что это могло означать. — То есть да.

— Как это — и нет, и да?

— Не знаю. Просто это так.

Я снова сел на ковер и нажал «старт» на пульте.

— То есть не так. Я не знаю, почему я сказал, что это так.

Пещера стояла теперь прямо на пути персонажа. Не было способа обойти ее. То, что находилось внутри, возможно, стоило того.

* * *

Сокровища моей матери, ее серебряные ожерелья и броские кольца, их блестящий символизм, то, как многие из них передавались по материнской линии, как эти символы были способны создавать дом и представлять семейную историю, и даже не с одной сюжетной линией, во всей своей сложности, — вот чего я желал, когда заставлял персонажа в игре открывать очередной сундук с сокровищами, глубже погружаться в пещеру с ее дрожащими сталактитами. Когда мне было девять лет, эти сокровища обрели буквальное значение, которое я никогда не мог вытряхнуть из головы. Мы с семьей стояли на пирсе — вскоре его должны были забраковать и закрыть. Мы были на каникулах во Флориде. Пирс сотрясался каждый раз, когда волна билась в его рассыпавшиеся столбы. Слышался стон — вода касалась его ржавых металлических перекладин. Отец взъерошил мне волосы. Я бросил в воду пластиковую бутылку из-под кока-колы, внутри этой бутылки была записка.