Мальчик, которого стерли

Мой отец написал записку Богу, оставил ее в ящике моего стола и сказал, чтобы я никогда не открывал ее. Никогда не прикасался к ней, но оставил ее там. Это было формальное обещание, которое он дал Богу после взрыва в машине, сложенное в крошечный квадратик и заткнутое в угол позади кучи механических карандашей, которые я с досады жевал, когда мне не давались дневниковые записи.

В последнее лето, которое я провел в его дилерском центре, уже достаточно взрослый, чтобы любопытство пересилило почтение, я прочел эту записку.

«Отец небесный!

Благодарю Тебя за то, что спас меня в буквальном смысле от адского огня. Я даю тебе обещание и сдержу его. С этой минуты я и мой дом — мы будем служить Тебе. Я обещаю воспитать своего сына для церкви. Я обещаю быть богобоязненным человеком и приводить других в Твою божественную паству. Прошу Тебя, убереги моего сына от всего, что выстрадал я, и от моих ошибок. Убереги его от смятения этого мира. Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу. Пусть он останется внутри истины святого Слова Твоего.

Раб твой».

* * *

— Почему ты не отвечал на мои звонки? — спросила Хлоя.

Неделя молчания прошла после нашей неудавшейся ночи. Я сидел на полу своей спальни, пульт «PlayStation» лежал в треугольнике между моими скрещенными ногами, телефон угнездился на плече.

— Не знаю.

— Как это не знаешь? Ты или отвечаешь, или нет.

После минуты тишины она повесила трубку.

Прошла еще неделя. Потом две. Я открыл телефон, думая набрать в контактах номер Хлои, и захлопнул его.

— Не знаю, — сказал я экрану.

Я не чувствовал облегчения. Скорее страх: перед неизвестностью, перед собой. В кого я превращался?

* * *

Прошла еще неделя. Мои родители были обеспокоены. Они хотели знать, почему мы с Хлоей не гуляем вместе. Звонила ее мать, спрашивали прихожане, и никто не мог поверить, что мы покончили со всем так быстро, без каких-либо реальных объяснений. По воскресеньям я притворялся больным, чтобы не приходилось видеть ее снова в церкви.

Еще неделя. Когда я не мог больше разыгрывать больного, я вызвался работать в кинобудке позади святилища, вдали от вопросительных взглядов прихожан. Хлоя иногда бывала там, иногда нет, но мы старались не попадать в одну и ту же часть церкви.

Еще неделя. Уже почти наступило время переезжать в маленький колледж свободных искусств, куда меня приняли. Мы с мамой иногда ездили в «Walmart», чтобы купить все нужное для общежития, возвращаясь домой с тяжелыми пакетами, полными пластиковых контейнеров, с огромными упаковками футболок, носков и нижнего белья. Потом однажды, поздно вечером, отцу позвонила мать Хлои. Она была в истерике. Брендона поймали в постели с другим мальчиком, его близким другом. Они экспериментировали. Она не могла придумать, кому еще позвонить. Она хотела знать, может ли мой отец прийти и втолковать мальчикам, что к чему. Я просидел в гостиной большую часть ночи, стараясь не дрожать, ожидая, когда он вернется, мама сидела рядом на диване.

— В самом деле, почему вы расстались? — спросила она. — Вдвоем вы были такие милые.

Я не мог ответить. Не было слов, не было четких объяснений, которые не включали бы ужасного допущения. Я знал, что мое внезапное молчание причиняло матери боль, причиняло боль всем нам. Но всего за несколько месяцев мне уже удалось все загубить. Я не хотел сказать что-нибудь такое, от чего стало бы еще хуже.

Отец вернулся домой около четырех утра, глаза его покраснели, волосы были в беспорядке. Он не очень много говорил о том, что произошло, просто стоял на кухне, мотая головой. Мальчики совершили ошибку, сказал он. Он объяснил Брендону и другому мальчику, что, если они будут продолжать свое греховное поведение, это обратит их против Бога, изгонит из царства небесного. Брендон перерастет это, сказал отец. Его голос звучал неубедительно, и я мог сказать, что он был потрясен этим визитом, что он, может быть, заподозрил что-нибудь обо мне, чего не подозревал раньше. Я повернулся, ушел в свою спальню и закрыл дверь.