Мальчик, которого стерли

Странная мешанина семейных и деловых типажей изливалась из лифта напротив нашего столика: темно-синие и черные костюмы, узкие юбки-карандаши, пижамы, худи, ноги без носков, легкие шаги, шлепавшие по плитке, когда дети окружали своих заспанных родителей. Странно было думать о том, что эти люди собираются по делам, как обычно, пьют свой утренний кофе, встречая день, который, должно быть, для них ничем не отличается от других. CNN рокотало в углу комнаты, сплетая полог из монотонных слов, распространявшихся по обеденной зоне, и казалось, что они связывали это утро со всеми предыдущими, отдельные слоги были почти неразличимы среди звяканья тарелок и столового серебра: «любые попытки Конгресса регулировать допросы незаконных участников боевых действий — это насилие над исключительным правом, согласно Конституции утверждающим за президентом полномочия главнокомандующего» — люди поднимали глаза из-за столиков каждые несколько секунд, и их взгляды прилипали к экрану.

Я чувствовал себя среди всего этого потерянным, дрейфующим, порядки повседневной жизни разъехались по швам всего за несколько дней, и мне казалось нелепым даже сейчас, что «Гуантанамо», слово в нижней части экрана, вообще существовало, все эти бесчеловечные пытки, происходившие где-то за морями, пока дикторы новостей, сверкая глазами, спорили об их конституционности. Я чувствовал, что схожу с ума. Разве нет мучительной очевидности в том, что мы не должны пытать людей? И в то же время я думал, что могу оказаться неправ. Разве не был я неправ прежде? Разве не эти вопросы, не это либеральное отношение привело меня в ЛВД? Если бы мне удавалось пребывать в безопасности внутри Слова Господня, не задавая вопросов, я мог бы остаться с Хлоей, на пути к нормальной жизни.

Но я позволил мирским влияниям формировать меня. Вчера один из штатных преподавателей, Дэнни Косби, просил нас не спеша, пристально оглянуться на наши жизни и выявить тот период, который продемонстрировал наш греховный путь к гомосексуальности, и я не без ужаса осознал, что большинство моих однополых привязанностей развилось бок о бок с моей любовью к литературе. «Побочные сюжеты из Школы на обочине»: первая однополая влюбленность; «Убить пересмешника»: первый поиск гей-порно; «Портрет Дориана Грея»: первый поцелуй. Неудивительно, подумал я. Совсем неудивительно, что они забрали у меня блокнот.

Чтение светской литературы в ЛВД не поощрялось: пациенты могли «читать лишь материалы, одобренные персоналом», как заявляли наши рабочие тетради, и обычно их авторы были христианами-фундаменталистами; но всего несколько дней без чтения загнали меня в ночную депрессию, и мне становилось трудно засыпать. В старшей школе я потратил столько времени и энергии, защищая себя от чрезмерного наслаждения книгами, боясь, что захватывающий рассказ обратит меня в еретика, и я брошусь очертя голову на одну из греховных троп, по которым следовали мои любимые герои, а я с наслаждением наблюдал за ними. Мой год в колледже принес мне столько свободы, и чтение там поощрялось так широко, что я почти забыл, как это — в буквальном смысле подозревать, что из-за книги мной завладеет демон, как думал я, впервые читая «Заводной апельсин». Электрический язык Берджесса проходил сквозь мое тело так быстро, что кожа загоралась пламенем, заряжаясь тем, что я мог назвать только демонической силой. Я задавался вопросом, получу ли я когда-нибудь снова возможность так же свободно читать, или мне придется оставаться здесь, в ЛВД, столько же лет, сколько и преподаватели, учась жить с побочными эффектами моего греха, держа остальной мир на расстоянии.

Господи, сделай меня чистым, молился я, глядя сквозь стакан с водой на размытых дикторов, и «Гуанатанамо» преображалось во что-то вроде «Гаргантюа». Я хотел присоединиться ко всем этим людям, к их забвению, к их смеху, к небрежному шуршанию газет, переваривать это утро, как многие другие утра. Но жаргон ЛВД уже занял постоянное место в моих мыслях, и у меня не оставалось пространства для привычных утешений, которые обычно успокаивали мой ум и заставляли мир казаться нормальным. Прошлой ночью, лежа на складной кровати в моем номере, когда в моем уме жужжали правила из рабочей тетради ЛВД, больше всего на свете я хотел бы взять пластиковый пульт «Nintendo 64», подключить его к телевизору в отеле и пройти несколько уровней в «Марио» или еще во что-нибудь — что угодно, лишь бы остановить свой ум, застрявший в бесконечной петле вины — но и это было запрещено.

* * *

Моральная инвентаризация (МИ), еще одна частица «Анонимных алкоголиков», которую позаимствовала ЛВД, заняла в моей жизни место регулярного чтения и сочинения. Каждый вечер я должен был сосредоточиться исключительно на своей греховности. Каждый вечер я должен был найти пример греховного поведения в моем прошлом, описать его в подробностях, поделиться им с терапевтической группой и уповать на Бога, что оно будет мне отпущено.