Мальчик, которого стерли

«Помочь?» Решение принять помощь от Дэвида будет странным образом казаться мне угрожающим. Впоследствии я проведу слишком много времени, думая о тех решениях, которые принимал в этот год. Это было иррационально, но иногда я верил, что, может быть, он не изнасиловал бы меня всего несколько месяцев спустя, не нагнул бы мое лицо туда, где на его хлопчатобумажных трусах висела петля для брелока, не заставил бы меня спускаться все ниже, пока я не захлебнулся коктейлем из собственной рвоты и его семени, не навязал бы мне в таком избытке ту интимность, которой, как мне казалось, я хотел от него всего несколько минут назад — если бы я всего лишь принял решение донести свои коробки до спальни самостоятельно.

* * *

— А как насчет церкви? — спросил Дэвид. Семестр уже продолжался почти два месяца, и мы все еще были едва знакомы. После ночной беседы об эволюции мне казалось, что лучше держаться на расстоянии, хотя мы время от времени сталкивались в общежитии. Мы вместе ходили на пробежки. Он сидел на краю стула в холле, красные гимнастические шорты свисали почти до пола. Бегал он рано по утрам и после пробежки часами сидел, глядя ток-шоу, пока пот высыхал, и дыхание медленно успокаивалось. Он прихлебывал воду из бутылки с эмблемой нашего колледжа, вытирая запекшиеся губы тыльной стороной руки.

— Хожу, — сказал я, поднимая глаза от «Записок из подполья» Достоевского. — Иногда.

Это была ложь. Два месяца прошло, и я еще не посетил ни одной службы. Когда звонила мама, я придумывал истории о том, какие милые люди в здешней баптистской церкви, как я посещал обеды в складчину, что ел после воскресной службы — макароны, сыр, зеленые бобы, цыплят гриль. Все это я держал в секрете от Дэвида. Каждую ночь в своей комнате я глядел на созвездия из пористого бетона на моем потолке и представлял, что Бог, возможно, смотрит на меня, размышляет, что делать с моими греховными помыслами, когда я думаю о том, чтобы пробраться вниз по лестнице, пройти сквозь дверь спальни Дэвида к его койке и свернуться рядом с ним, пристроить свой возбужденный орган к выемке его задницы, чтобы что-то одним щелчком встало на место, так, чтобы никак нельзя было отменить.

Я лизнул палец и перевернул страницу, двинувшись на стуле у окна. Как Человек из подполья, я почти не покидал свою комнату или холл, где сидел Дэвид, без абсолютной необходимости. Я ходил в аудиторию и обратно, почти не глядя в глаза другим студентам, представляя, будто малейший обмен репликами грозил чем-то зловещим. Девушки, почти не замечавшие меня, пока я не сбросил вес, теперь перешептывались, когда я проходил, их взгляды поднимались на меня. Хотя я знал, что они, возможно, просто пытались привлечь мое внимание, я не мог не ощущать, будто они перешептывались о моей тайне, будто они каким-то образом смогли вычислить мою сокровенную сторону. На правах униформы я носил футболку с обложкой альбома «Kid A» группы «Radiohead», мешанина из ломаных черно-белых линий, напоминавших острые вершины, Килиманджаро из кошмара, и старался, чтобы мои глаза под темным навесом лба никогда не расширялись от удовольствия или удивления. Если я не слишком много разговаривал, если люди меня не замечали, я мог таким же образом избежать Божьего рыскающего Ока Саурона.

Вне спальни я чувствовал себя в безопасности только на занятиях по литературе, обсуждая гипотетические жизни, гипотетические события, с помощью которых конструировались гипотетические системы морали. Я, глядя из безопасной зоны превосходства Человека из подполья, находил в этом иронию: те же профессора, которые смотрели сверху вниз на любовь многих студентов к компьютерным играм, казалось, так и не понимали, что и они разделяют такую же любовь к виртуальности, к жизни, прожитой взамен кого-то.

Сам того не понимая, я перескакивал из тела одного персонажа в тело другого. Больше не в силах доверять менталитету, ориентированному на апокалипсис, я находил утешение только в книгах. Чтобы убедить себя, что я не слишком грешу, я сосредоточивался на Фоме неверующем, который, увидев доказательства воскресения тела Христова, наконец уверовал в Бога, или на Петре, который трижды отрекся от Христа, но все еще продолжал распространять христианство по гедонистической Европе. Я могу повернуть назад в любую минуту, говорил я себе, если мне будет дан подходящий толчок. Тогда я понятия не имел, что могло бы вдохновить подобную перемену, какую форму это могло принять.

— Давай на пари, — сказал Дэвид, выплескивая на рубашку немного воды из спортивной бутылки. Вода разлилась, рисуя на его груди темный панцирь. Сидя здесь, во всей красоте своей юности и средних пропорций, он казался непобедимым. — Если я обгоню тебя на пробежке, ты придешь в мою церковь. Я даже дам тебе фору. Сегодня я уже бегал.

— Разве держать пари не грешно? — спросил я.

— Нет, если на кону чья-то душа.

* * *