Мальчик, которого стерли

— Я не знаю, — сказала мама, уже серьезно. — Не думаю, что это хорошая мысль.

Поля хлопка простирались слева и справа от дороги, их ряды вспыхивали в полутьме, небо опускалось, как керамическая крышка на каком-нибудь из бабушкиных горшков объемом в кварту. В ту минуту, когда отец должен был жениться на матери, меньше, чем через год, он должен был все это унаследовать, хотя тогда он этого не понимал. Мой дедушка ушел из семейного дела и передал бразды правления хлопкозавода «Братья Коудилл» моему отцу. Мягкое хлопковое ложе будет поддерживать его с детства, с тех пор, как он работал механиком на моего деда с отцовской стороны, алкоголика, склонного унижать своих родных, и приведет его к жизни, наполненной хорошей работой — прогресс под стать его опытным рукам. Девятнадцать лет пробыв никем, он наконец будет признан важной персоной. Он будет держаться за это чувство, проходя через каждую из своих несопоставимых профессий: двадцать пять лет тяжелой работы управляющим на семейном хлопкозаводе, пока этот завод не проиграл корпорации в конкурентной борьбе; шесть лет — один из самых популярных дилеров «Форда» в треугольнике соседних городов; и наконец, последнее его призвание — проповедник и будущий пастор. Он не захочет отпускать это чувство, даже когда Бог сбросит его с прямой тропы к пасторству, послав ему сына-гея. Даже тогда он будет держаться за это чувство значимости.

— Будет весело, — сказал отец, крепче обнимая маму. — Я защищу тебя.

— Нет, — сказала она. — Я должна ехать домой. Прямо сейчас.

И вот тогда-то их накрыло белое полотно, лениво дрейфуя сквозь окна «мустанга», вставая непрозрачным, без единой морщинки, туманом. Оно окутало их белым светом, свет фар «мустанга» обратился вспять, ослепляя их.

«Все равно, что въехать в облако, — потом говорила мама. — Страшно и в то же время не страшно».

Отец пытался удерживать руки, обхватив руль из-за плеча матери и сжимая его обеими руками, но он уже не помнил, где следующий поворот. Только после того, как прошло это ослепительное полотно, они ощутили страх.

Отец с силой ударил по тормозам.

— Что это было? — спросила мама.

Каким-то образом полотно исчезло.

Они кое-как выбрались из машины. Ничего белого на несколько миль вокруг. Только ровный треск сверчков и иногда — вспышка светлячка. Только мама, чьи каблуки хлюпали по грязной канаве, пока она искала источник видения.

— Что это было?

Тем вечером они так и не добрались до тети Эллен. Мама не рассказывала отцу правды о своей сумасшедшей тете, пока они не прожили несколько лет в браке. К тому времени белое полотно обрело новый, зловещий смысл. Лежа на кровати в Баптистской мемориальной больнице Мемфиса, когда врач сказал ей, что она каким-то образом лишилась ребенка, который рос внутри нее, все, что она могла — сжимать полотно больничной простыни в кулаке, скатывать в комок, чтобы кровать не выскользнула из-под нее. Она вспомнила тогда это белое полотно и увидела в нем дурное знамение, некий знак грядущих ужасных событий.

Несколько лет спустя, когда она решилась дать мне жизнь, несмотря на предупреждения врача про слабое сердце, несмотря на высокие шансы, что она могла умереть, и когда я родился, и доктор вымыл меня, и позволил ей подержать меня, в его белом халате она увидит знак, что скоро все будет отмыто дочиста, что всем нам будет дан второй шанс. Она научится занимать верхнюю койку в моей спальне, заворачиваться в простыню и слушать внизу ровное дыхание своего живого сына.

Хотя тетя Эллен так и не открыла тайну за своими стенами, мои родители явно прошли в ту ночь по кромке этой тайны. Эта тайна преследовала их, как потом стала преследовать меня: мысль о том, что в любую минуту некая божественная сила — ищешь ли ты ее, как тетя Эллен, или бежишь прочь от нее, как отец — может в конечном счете захватить тебя. Иногда это будет хорошо, но часто это явление будет пугающим.

— Не просите Бога подать вам знак, — иногда говорил отец прихожанам во время службы, касаясь той стороны своего лица, что чуть не обгорела дотла. — Вам может не понравиться то, что вы получите.

* * *

Я ждал знака от Бога, пока Дэвид постукивал рядом ногой. Я постучал в ответ. Раз-два-три. Наши ноги танцевали рядом друг с другом.

Молодежный пастор занял место за кафедрой.

— Как христиане, — сказал он, — мы должны облачиться в доспехи Божии.

Его слова положили конец эйфорическому славословию песни. Некоторые из последних нот дотянулись до его проповеди, спиралью обволакивая слова Писания: «Наконец, братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских», — и девушка рядом со мной застонала и стала нечленораздельно «говорить на языках», ее руки прижимались к чему-то невидимому в воздухе перед ней, голос наполнился незнакомыми слогами, завываниями.

Молодежный пастор немного помедлил, его глаза вспыхивали поверх каждого из прихожан.

— Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности.