Мальчик, которого стерли

Она взглянула на другие портреты, потом с трудом добралась — шажок за шажком — до конца страницы. Одна девушка напоминала Дебби, ее подругу детства, тощую брюнетку, которая всегда закалывала свои кудрявые волосы заколкой, когда они вместе ходили в общественный бассейн, чтобы охладить ноги на мелководье и поглядеть на мальчиков. Другой, мужчина постарше, напоминал нашего бывшего семейного врача, доктора Китона, который всегда старался нагреть металлическую диафрагму стетоскопа, прежде чем прижать к маминой голой спине. Что они там делают? — подумала она. Что у них пошло не так? Но, конечно же, это не были ее знакомые. Разница гнездилась в их улыбках. Эти загнанные лица улыбались совсем по-другому, уголки губ растягивались за все нормальные пределы. Даже в самые счастливые ее минуты, даже на семнадцатом ее году, когда друзья и родные поворачивались на молитвенных скамьях, чтобы поглядеть на ее затянутую в кружева фигуру, плывущую по церковному проходу навстречу отцу, она никогда не видела таких улыбок. Позже она узнает, что это улыбка экс-геев. Когда мама увидит ее такой, как есть, эта улыбка будет ее преследовать следующие девять лет. Ей будет казаться, что она видна почти повсюду, даже на лицах горожан, которые она встречает каждую неделю, как будто целый мир все это время вел тайную экс-гейскую жизнь, а она и не знала. Когда она повернет в отдел бакалеи, шаткая тележка вырвется из ее рук, она подхватит ее — застывшие пальцы вцепятся в пластиковую рукоятку — в ту минуту, когда она почувствует, как эта улыбка обволакивает ее, словно только что в ее направлении взмахнули пистолетом. Такую власть приобретет эта улыбка над ней, над нами.

Она прочла слова, плавающие рядом с этими лицами.

«С тех пор, как я пришел сюда, Бог показал мне, сколько во мне эгоизма и страха, которые я держал при себе, загнанный в круг гомосексуальности».

«Когда я был здесь, я научился тому, что меня любят и принимают, даже несмотря на то, что я был вовлечен в сексуальную зависимость».

«Пребывание в ЛВД дало мне второй шанс в моей семье».

Все эти лица говорили о том, что казалось ей одновременно чуждым и знакомым. Чуждым — потому что она не привыкла к тому, как способен учрежденческий жаргон «Любви в действии» переоформить восприятие, пока даже самые сложные человеческие эмоции не будут разложены по ящичкам и снабжены ярлыками: «эгоизм», «страх» или «зависимость»; знакомым — потому что церковь, согласно своему замыслу, была разросшейся Божией семьей, потерянным племенем Божиим на земле, избранным числом тех, кто переживет вознесение, и такие слова, как «любовь» и «принятие», здесь употреблялись с каждой ежегодной дозой пресного хлеба, с каждым пластиковым наперстком виноградного сока.

Она отложила брошюру, скользнувшую по столу. Весь остальной стол был покрыт страницами из анкеты «Любви в действии», вложенной в тот же конверт, что и брошюра. На верхней странице значился логотип «Любви в действии», перевернутый красный треугольник, в центре которого было вырезано сердце.

— Даже тогда мне показалось, что это странный логотип, — сказала она мне потом. — Сердце вырезано, будто только это и нужно.

Я ощутил это, подумаю я, нажимая паузу на диктофоне, отматывая на несколько секунд назад, чтобы проверить, все ли мамины слова я записал. Вырезаешь то, что когда-то было дорого тебе, не обращая внимания на то, как перехватывает горло, стираешь подробности, которые хочешь забыть. Швырни первую половину истории в мусор, как мои преподаватели. Я растерял столько друзей за годы после ЛВД, годами обходился без разговоров со старыми бойфрендами, просто потому, что мне было так легко игнорировать свои прежние чувства. Я был таким бессердечным безо всяких усилий с моей стороны. На самом деле тем, кто побывал в ЛВД, бессердечность давалась легко, и мне даже не приходилось об этом задумываться. Фокус был в том, чтобы поверить: вырезать людей из твоей жизни — это необходимый шаг в твоем развитии. Как поля, которые поздней осенью долгими часами выжигали за окном гостиной в доме моего детства, и рыжая стена огня прыгала прямо к краю нашего участка: разгроми и выжги, чтобы оставить место посевам следующего года.

Так я и делал. Хлоя, Брендон, Дэвид, мои друзья по колледжу Чарльз и Доминика — и Калеб, студент со старшего курса, изучавший живопись, который так зачаровал меня в первый год обучения, первый парень, которого я поцеловал.

— Хватит на сегодня, — скажет мама, вставая из-за стола, подталкивая диктофон ко мне. Она встанет посреди этого поля, если это будет нужно, чтобы я заметил ее боль, и откажется уступать, даже когда огонь приблизится. Она будет ждать, пока к ней не присоединится мой отец.

СУББОТА, 12 ИЮНЯ 2004 ГОДА