Мальчик, которого стерли

Снова этот вопрос от очередного знакомого незнакомца. Я никогда не умел запоминать имена людей, и теперь, когда святилище начало заполняться, из-за этого недостатка у меня все внутри рябило от страха. Просто у моего отца было слишком много знакомых, он слишком много услуг оказал слишком многим семьям, и поэтому люди знали мое имя наизусть, молились за меня вместе со всей моей семьей, беспокоились о моем будущем успехе, ведь я был Его Сыном. Сколько раз мой отец сидел у чьей-то койки в госпитале и молил Бога о целительной силе? Сколько раз он приходил на похороны дальних родственников кого-нибудь из своих друзей, которых, бывало, даже не видел живыми, лишь затем, чтобы оказать дополнительную эмоциональную поддержку? Для тех, кто сейчас находился в церкви — бесчисленное множество раз.

Я прямиком прошел к своему прежнему высокому посту на заднем краю святилища. Мне нужно было место. Казалось, легкие сейчас взорвутся. Весь воздух исчез из комнаты. Я взошел по узким ступеням к пустой будке и сел перед монитором. Проектор был уже настроен для церемонии. Счастливые фотографии моей семьи, стоявшей рядом с искусственными пластиковыми растениями в фойе, все мы улыбаемся на камеру. Мой отец — рука его лежит на капоте «форда» 1934 года, который он сам построил и за который получил приз. Мой отец стоит перед нашим синим хлопкозаводом, ленточки ваты прилепились к его рубахе. «РУКОПОЛОЖЕНИЕ БРАТА КОНЛИ» — располагалась надпись на экране. Я выделил текст подсветкой и заменил регистр на обычный вместо верхнего, небольшая уловка, которая всегда улучшает вид слайдов. Я нашел себе занятие, и это немного успокоило меня, дыхание замедлилось. Позже я буду узнавать эти симптомы как первые признаки панической атаки. Тогда они казались первыми симптомами умирания.

— Спасибо за это.

Я обернулся и оказался лицом к лицу с отцом в первый раз после того, как пришел в ЛВД. Он поднял взгляд от самой нижней ступеньки, рука лежала на перилах будки. Его улыбка была неподдельной, глаза сияли.

— Пожелай мне удачи.

Три ступеньки между нами, но тысяча звуков между тем, что я хотел сказать, и тем, что я сказал.

— Удачи.

* * *

Когда я родился, после того, как мать и отец подержали меня на руках, и перед тем, как нянечка отнесла меня обратно в детское отделение, отец острым концом охотничьего ножа осторожно запечатлел небольшой зигзаг на моей левой пятке, крошечный шрамик, который доказывал, что я принадлежу ему, символ, чтобы убедиться, что нянечки не перепутали меня с каким-нибудь другим младенцем. Это было сродни паранойе. Он только что был свидетелем чуда. Он не хотел терять своего сына так, как потерял другого.

После того, как родители рассказали мне об этом, когда мне было восемь или девять лет, я изучал свою ногу, ища этот зигзаг, пытаясь прочесть в легких морщинках знак этой росписи, хотя, конечно же, он исчез через несколько дней после того, как отец его поставил. Мысль об этом особенном знаке наполняла меня удовольствием, и, хотя я не мог прочесть его на подошве, но чувствовал его там, как чувствуют присутствие любви в какой-нибудь комнате, не всегда в состоянии определить ее источник. Когда я впервые прочитал «Гарри Поттера» и узнал о шраме в виде молнии на лбу у Гарри, я подумал: «Разумеется». Разумеется, любовь так и действует. Разумеется, она оставляет след на любимом предмете. Этот тайный след защищает тебя, оберегает от вреда, напоминает тебе, кто ты. Все, что нужно для этого — малейший символ, и ты в безопасности. Когда я стал старше и обнаружил в себе любовь к литературе, я вывел эти следы наружу, записал их в своем блокноте, держась за него крепко — настолько, что, когда преподаватели ЛВД спустя годы отняли у меня блокнот, они отняли и большую часть этой защиты. Но не всю. На пустых страницах все еще оставались призраки.

Пока я шел к сцене святилища, чтобы присоединиться к матери, отцу и всем членам Ассоциации баптистов-миссионеров, я думал об этом тайном знаке, впечатанном в мою пятку, представлял, что он ведет меня вперед, охраняет меня, пока я взбираюсь на сцену. Молния Божия не ударит меня — она уже впечатана в мою кожу. Казалось, один талисман активировал другой: номер Марка научил меня тому, что существует любовь тайная, сокрытая и ожидающая в тех местах, куда ты в последнюю очередь отправился бы искать ее. Что такое сострадание Иисуса, как не удачная надпись на стене коридора истории, приглашение следовать за ним в самые неожиданные места? Любовь может прийти к тебе даже в комнате, казалось бы, полностью лишенной любви.

Поднялся экран проектора, белый голубь раскрылся в раздробленном свете Бернини, и это действительно было так же прекрасно, как мне помнилось. Пастор задал несколько вопросов о жизни моего отца, о его посвящении Господу, о том, что привело его к этому дню. Наконец, пастор высказал через микрофон простой вопрос:

— Сделаешь ли ты все, что можешь, чтобы бороться с грехом гомосексуальности в церкви?