Мальчик, которого стерли

И ясный, недвусмысленный ответ моего отца разнесся по приходу. Когда это произошло, я почувствовал, как что-то щелкнуло внутри, теплый жар разлился по моим конечностям — чувство любви окружало меня, проходило сквозь меня, то же чувство, которое я переживал, лежа в кровати и призывая Иисуса войти в мое тело — и вдруг я понял, что мне не нужно ловить Марка на слове. Я уже был призван. Я не знал, исходило ли это чувство от Бога, от моих родителей, или из какого-то скрытого внутреннего резервуара, но это казалось неважным. Я знал, что у меня впереди еще долгая борьба, но, по крайней мере, знал одно: я не сотру номер Марка. Пусть преподаватели делают, что хотят.

— Да, — сказал мой отец. — Я сделаю все возможное.

У моих родителей не было причин беспокоиться по поводу нянечек. В конечном счете, они сами, а не больничный персонал, подменили меня.

ДИАГНОЗ

Кинотеатр был заполнен, билеты проданы, как все и говорили. Тишина завладела толпой, когда седовласый мужчина прошел через проход. Он прочистил горло, встал спиной к экрану и ждал, пока после затишья не установилось безмолвие. В ближайшие два часа в публике будет не так тихо: непрестанная последовательность приглушенных рыданий, кашля, шмыганья носом и стонов станет альтернативным саундтреком к сценам терзаний, жизненно важным для успеха «Страстей Христовых» 2004 года.

Я сидел сзади, между Чарльзом, моим новым соседом по комнате, и Доминикой. Близнецы обычно ходили парой, как в нашем колледже — поющая пара, они пели почти везде, куда направлялись — хотя здесь, в зале, полном евангелистов, ограничивались минимумом. Всего неделю назад, в последнюю неделю февраля, я посещал одно из их выступлений и видел, как Доминика шагает взад-вперед по проходу кинотеатра в муу-муу[17] и шарфике с цветочным принтом и во все горло распевает «Колыбельную Клары», таким тоном, что это одновременно казалось мне поразительно вызывающим и прекрасным. Я восхищался ее преувеличенно-театральным выражением лица, имитацией того, как, по мнению белых, должен выглядеть черный, лишь потому, что она казалась такой сознательной, настолько политически заряженной, каким я вряд ли мог представить себя. На занятиях по пению Чарльз и Доминика подвергались остракизму, если не намеренно, то, по крайней мере, по умолчанию, и часто трудно было сказать, где кончалось одно их представление и начиналось другое, такими неудобными они были во всем этом раскладе. А еще они сражались бок о бок со мной в литературном классе, и это, учитывая их почти полный отказ впустить в свои ряды кого-либо еще, сделало возможной нашу дружбу, когда мы проводили ночные бдения в общежитии, в тесной комнате отдыха, где писали курсовые, связывая воедино наши впечатления об этом мире, которых постепенно прибавлялось.

— Думаешь, снег пойдет, пока мы здесь сидим? — спросил Чарльз. Мы спорили об этом всю прошлую неделю, с тех пор, как синоптик впервые упомянул о такой возможности. Это было примерно тогда, когда я впервые предложил вместе посмотреть «Страсти». «Знаете, — сказал я, стараясь придать голосу полное отсутствие выражения, — просто увидеть, что это за штука».

Хотя Чарльз и Доминика не были излишне религиозными, они тоже выросли среди баптистов, и им было интересно увидеть, по поводу чего весь этот шум. Я знал, что игнорировать это кино будет невозможно, что мои родители скоро могут позвонить и спросить, видел ли я его, и я думал, что, если бы я увидел его вместе с Чарльзом и Доминикой, здесь появилась бы какая-то перспектива, можно было бы как-нибудь посмеяться над этим, уменьшить ту власть, которую Христос, казалось, удерживал над моей жизнью. Если бы все пошло по плану и ЛВД приняло бы меня, я должен был начать посещать экс-гей терапию в начале июня, всего через три месяца. Мои ознакомительные сеансы терапии в соседнем офисе с ЛВД внушили моим родителям, что ЛВД — лучший путь для продвижения вперед. Я посещал терапевта еще несколько раз, на рождественских каникулах, и он сказал моей матери, что я делаю успехи, что я хорошо подойду для программы, хотя на самом деле мне не виделось в наших беседах ничего такого уж позитивного. Как правило, я только слушал его лекции о трезвости и самоограничении, пытаясь спрятать свои дрожащие руки. Несколько раз я повторял, как попугай, жаргон терапевта, пытаясь заполнить длинные неловкие паузы. Должно быть, он трактовал это как смирение, как форму раскаяния. Хотя мои родители в эти дни почти не упоминали о ЛВД, они определенно не собирались ехать летом во Флориду, как было заведено в нашей семье, и молчание об этом только заставляло меня неизбежно чувствовать, что меня запишут. Посмотреть «Страсти» вмести с Чарльзом и Доминикой — это должно было или усилить мою способность справиться со всем, что предстало бы передо мной на экс-гей терапии, или обнаружить, насколько сильнее мне требовалось стать в следующие несколько месяцев.

— Может быть, снаружи слишком тепло, — сказала Доминика. — Но я готова поспорить, что будет хотя бы небольшой снег.