Мальчик, которого стерли

Многие блогеры с тех пор насчитали примерное количество самоубийств, происходивших из-за терапии ЛВД: от двадцати до тридцати случаев, хотя подобные цифры невозможно точно определить.

Противоречия здесь не кончались. Согласно интервью «Daily Beast»[2] с Петерсоном Тоскано, бывшим пациентом Смида, который посещал собрания ЛВД в конце девяностых, у ЛВД на совести была постановка пародийных похорон «будущего изменника», молодого человека лет девятнадцати-двадцати, который склонялся к тому, чтобы предпочесть образ жизни открытого гея за стенами учреждения. Члены ЛВД стояли перед лежащим телом парня и говорили о том, «как ужасно, что он не остался с Богом, а теперь смотрите, что с ним случилось, он мертв, потому что ушел». Они читали вымышленные некрологи, которые описывали быстрое падение этого парня — ВИЧ, потом СПИД, — и плакали над ним. Это продолжалось, пока парня полностью не убедили, что его греховное поведение приведет его к смерти без надежды на возрождение. Хотя этот парень все-таки в итоге сбежал из ЛВД, это произошло лишь годы спустя и, как потом рассказал мне Тоскано, это были годы психологического ущерба.

Именно страх перед позором, за которым следовал страх перед адом, в действительности не давал нам совершить самоубийство.

* * *

Смид закончил свою речь и молча ждал, когда на наших лицах отразится вся значимость Первой ступени. Спустя несколько долгих секунд он отпустил нас на перемену, сложив ладони для единственного хлопка. Звук резанул уши. Я встал и потянулся, потом прошел сквозь стеклянные раздвижные двери и пошел через террасу, чувствуя, что могу так идти часами, днями, неделями. Другие последовали за мной, их обувь шуршала по бетону.

Я хотел еще поговорить с Дж., который казался довольно милым, из тех, кто не провел здесь достаточно времени, чтобы забыть, каким был первый день. Но Дж. остался сидеть внутри, и в итоге я стоял на дальнем краю террасы в одиночестве. Я видел С., которая стояла с той стороны стекла, оправляла юбку и нацеливала уголок застенчивой улыбки в моем направлении. Т. все еще сидел на краю нашего полукруга, его взгляд был прикован к участку бетона у меня под ногами, где несколько коричневых птичек клевали крошки, оставленные кем-то из группы. Он сложил руки перед собой, будто они были наполнены кормом для птиц, будто он мог разбросать его дорожкой от двери до своего стула.

* * *

— Теперь, — сказал Смид, подходя к доске для рисования маркерами у противоположной стены, — может ли кто-нибудь сказать мне, что такое генограмма? — Он сложил ладони. — Кто-нибудь?

Он поднял черный стираемый маркер с серебристого ложа у края доски.

С. расправила плечи и подняла одну руку, другой натягивая юбку над красными узлами колен — как я вскоре должен был выучить, это были правила номер два, четыре и шесть из раздела «Нормы групповой терапии». «2. Не разрешается горбиться на стульях, откидываться на задних ножках стула, сидеть, скрестив руки, поднимать глаза к потолку или строить гримасы. 4. Поднимайте руку, когда хотите заговорить. 6. Клиенты должны сидеть так, чтобы никто не мог о них запнуться».

Очевидно, она пробыла здесь достаточно долго, чтобы укротить большинство своих «ложных образов».

— Да? — сказал Смид.

— Генограмма — это генеалогическое древо, — сказала она, — только еще на нем указаны пути семейной истории. Что-то вроде иллюстрированной генеалогии.

Или списка действующих лиц, подумал я, вспоминая долгие часы, которые провел в общежитии колледжа, пытаясь расчертить семейную историю «Грозового перевала» в своем блокноте, и писал примечания вроде «Кэти, которая нехорошая» рядом с именами героев. Я подумал о том, получу ли назад свой блокнот.

— Хороший ответ, — сказал Смид и написал слова «генеалогическое древо», «семья» крупным курсивом наверху доски. Он снова повернулся к нам. — Можем ли мы что-нибудь к этому добавить?

Я двинулся на стуле. На занятиях я всегда чувствовал эту нервозность, необходимость покончить с тишиной, которая следует за вопросом, каким бы неуместным ни оказался мой ответ. Кроме того, я хотел произвести впечатление на остальных в группе. Я хотел показать им, как много я знаю, чтобы они увидели, насколько я умнее, что я не делаю глупых опечаток, что по-настоящему мне здесь не место, что это лишь проходной этап, и совсем скоро я найду выход отсюда.

— Это хорошая догадка, С., — сказал Смид, забирая от белобрысого парня кипу постеров. Он передал ее Т., который взял один листок и передал дальше. — Генограмма показывает наследственные сценарии и греховное поведение в наших семьях. Она прослеживает не столько генеалогию, сколько историю, стоящую за нашим греховным поведением.