Мальчик, которого стерли

Последовала долгая тишина. Я пытался приблизиться к тому, что не мог объяснить как следует. Разве Калеб не пытался делать то же, что и мой отец — тянуться к Богу, которого никогда не мог полностью познать? Но его путь казался совершенно другим. Для Калеба вдохновение призывало Бога, а не жертва. Казалось нечестным, что кто-то с таким непохожим видением мира мог вообще обращаться к тому грозному Богу, которого знал я. А как же тогда все те жертвы, на которые пошли мой отец и я, просто ради того, чтобы казаться чистыми в глазах Бога? Как же все эти ночи, которые я провел, свернувшись в кровати и сжимая острые ножницы в кулаке, пытаясь торговаться с Богом? И вот он, Калеб, который делает с Богом все, что хочет, рисует Божии глаза, одну пару за другой, чтобы объявить, что это хорошо, и перейти к следующему проекту. Нет, это казалось нечестным — считать Бога Калеба равным нашему Богу. В первый раз за многие месяцы я почувствовал потребность защитить Бога своего отца.

— Ты разве не думаешь, что ты должен быть совершенным в Божиих глазах, чтобы рисовать Бога? — спросил я. — В смысле, быть геем — с этим-то как?

Калеб щелкнул зажигалкой, углубление в трубке сразу же со звуком загорелось, дым заклубился над солнечным пятном.

— Вот чему тебя выучили? Что Богу только и надо, чтобы все мы уселись в кружок и целыми днями возносили Ему хвалы? Да на хрен Бога, если так. Я лучше пошел бы в ад, там все интересные люди.

— Откуда ты знаешь, что просто не создаешь Его по собственному образу?

— Я и не знаю. — Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Долгая пауза, потом с низким стоном он выпустил дым. Запах был острым и едким, будто откуда-то из темной части леса за нашим домом, который я столько часов исследовал, мускусный запах из самой его сердцевины. — Но я знаю, что быть геем — это тут вовсе ни при чем.

Убеждения Калеба были опасными, такими же опасными, как то, что говорила мне доктор Джули, такими же опасными, как дым, который теперь наполнял комнату и вился вокруг меня. Голова у меня уже кружилась от недостатка сна, и теперь, казалось, дым входил в расщелины моего мозга, закручиваясь вокруг слов Калеба. Мне нужно было защищаться против всего этого. Я все еще верил, как мой отец, что ад — это реальность. Я все еще верил, что буду ощущать, как его огонь лижет мою кожу, целую вечность, если я пойду дальше по этой тропе. Я подумал о масонских сиротах, которые жили когда-то в этом университетском городке, об огне, который забрал их, а они совсем не ждали этого. Если огонь пришел за ними, тогда он наверняка придет и за мной. Я испытывал все больший ужас перед дымом марихуаны, перед адом, который он символизировал, и в эту лихорадочную секунду я подумал о том, чтобы попытаться обратить Калеба. Я все еще мог обернуть свою ошибку возможностью служения. Для меня еще не было слишком поздно. Моей матери не пришлось бы ставить дополнительные галочки.

— Ты уверен, что на самом деле искал ответ в своем сердце? — спросил я. — Что, если ты ошибаешься?

— О Господи, — сказал Калеб. — Все хорошие всегда полоумные.

— Я просто спросил.

— Мое сердце не отделено от меня как такового. — Он затянулся еще раз. — Просто это я. Я весь, целиком. Видишь? — Он восхищал меня в эту минуту, весь целиком, его спина склонялась над столом, как знак вопроса, против оранжевого солнца. — Зачем Бог дал бы мне столько чувств, если бы не хотел, чтобы я их чувствовал? Зачем Богу быть таким занудой?

— Мне пора идти, — сказал я, вставая. Слова Калеба гудели в моих ушах. Мне так отчаянно хотелось поверить ему, но я боялся того, что могло случиться после этого.

— И что? Опоздаешь.

Несмотря на мою отвагу, оставшуюся с прошлого вечера, я все еще был студентом строгих правил. Мне была ненавистна мысль о том, чтобы опоздать на занятия, чтобы профессор начал спрашивать моих однокурсников, где я. У нас на курсе поэзии было всего десять студентов, и мое отсутствие в мастерской, разумеется, было бы заметным.

— Оставайся, — сказал Калеб. — Ничему тебя там не научат. Ты сможешь написать стихи прямо здесь.

Я подумал, что, если не уйду сейчас же, могу не уйти никогда. Дым тянулся скрюченными пальцами к моему горлу, захватывая меня.

— Что? — спросил Калеб, выпуская еще клуб дыма и качая головой при виде того, как я корчился внутри своей кожи.

Не мне было его обращать. Я уже был потерян.

СРЕДА, 16 ИЮНЯ 2004 ГОДА

От этого дня не осталось фотографий. Ни от одного из этих дней не осталось фотографий. Год моей жизни пропал, не отразившись в документах. Мы с мамой шутим, что в этом году нас похищали инопланетяне. Это был год, когда наши тела были выхвачены отсюда. Но вот в чем правда: даже в то время, когда все это происходило, мы знали, что никогда не захотим оглянуться назад.