Мальчик, который был кендером (СИ)

Обычный день середины лета в забытом Богом и людьми уголке резервации племени хавасупай. Любопытная белка зигзагами спустилась по корявому стволу жёлтой сосны и несётся вскачь по небольшой каменистой площадке, с которой открывается панорама одного из изгибов Большого Каньона — не такая великолепная, конечно, как вид со смотровой площадки для туристов, но тоже вполне достойная восхищения. Десять часов утра. Лёгкие облачка, перед рассветом кучковавшиеся на востоке, уже растаяли в бездонном ослепительно-голубом небе, предвещающем зной. Белка остановилась, присела на задних лапках, как сурикат, и с любопытством вытягивает шею, морща влажный тёмный носик, разделённый ровно пополам глубокой бороздкой. Дальше продвигаться она не решается.

Неподалёку от края каменистой площадки, резко обрывающейся вниз бурыми и охряными слоями известняка и песчаника, распростёрлось тело мальчика лет десяти. Он лежит навзничь, раскинув руки и ноги. В его длинных волнистых каштановых волосах застряли мелкие камешки и песок, влажные прядки прилипли к бледному лбу, из уголка рта стекает струйка слюны, широко раскрытые глаза смотрят прямо в небо, и небо отражается в них своей лучистой синевой. Ворот его клетчатой красно-коричневой рубашки разорван, как будто не было времени расстёгивать мелкие, жёлтые, под кость, пуговицы. На шее мальчика, на месте гортани — глубокий разрез, куда вставлено отбитое горлышко бутылки из-под виски «Дикая индейка». Солнечные блики играют на неровных острых краях, привлекая внимание белки. По шее за воротник струится дорожка уже подсыхающей крови. Слышится лёгкий свист и хрипы — мальчик дышит, хотя грудь под разорванной рубашкой поднимается и опадает почтинезаметно.

В паре шагов от маленького тела, возле гигантского камня с неровными гранями, остановившегося когда-то по пути в пропасть и успевшего укорениться в тонком слое пылевого праха и даже обзавестись жидкой порослью по бокам, стоит мужчина неопределённого возраста — то ли глубокий старик, то ли плохо выспавшийся гражданин с трёхдневной щетиной, глубоко запавшими глазами, большим добрым ртом, оттенённым морщинами, идущими от крыльев большого хрящеватого носа с красными и синими прожилками. Высокий лоб с тремя поперечными складками, залысины, обильно проступающая седина на остатках волос, пронзительно-синие, почти аквамариновые глаза, массивный подбородок, выступающий кадык, вытянутый огурцом череп — человек напоминает неуклюжую ростовую куклу с головой, вырезанной из дерева, потемневшей от времени. Одет он чисто, но как-то несуразно, как бомж, сходивший в баню и прибарахлившийся после благотворительного церковного утренника: выцветший свитер на голое тело с полустёршейся эмблемой университета штата Айдахо, мешковатые штаны сезонного рабочего, армейские ботинки. Руки у него непропорционально длинные, с длинными же, распухшими в суставах пальцами, которыми он сжимает большой неровный осколок со следами крови. Другие осколки валяются у его ног. Мужчина поглядывает то на мальчика, то — с тоской — на «розочку» от бутылки «Дикой индейки», на дне которой чудом сохранилось на палец виски. Огромный рыжий муравей-солдат поднялся по ботинку, заполз под штанину, продвинулся вверх по волосатой ноге и остался недоволен. В необъяснимой инстинктивной ярости муравей открывает пасть и вгрызается в человеческую плоть, сжимая стальные челюсти, но мужчина ничего не замечает. В одной руке у него блестит стекло, узловатые пальцы другой держат нечто, напоминающее миниатюрную сапожную иглу.

Поднявшись по едва заметной в камнях тропинке, на площадку выходит женщина лет тридцати, небольшого роста, коренастая, широкоплечая. Её обветренное лицо без намёка на косметику покрыто россыпью разнокалиберных веснушек. Веснушки у неё на плечах, предплечьях и даже на шее и на груди — всё это хорошо заметно, так как на женщине майка без рукавов и шорты цвета хаки (так обычно одеваются люди, которым всё время жарко). На ногах у неё альпинистские ботинки и спортивные гольфы, натянутые до середины крепких, словно литых, икр. Её рыжеватые волосы такой длины, что их удобно закладывать за уши, что их хозяйка обычно и делает, если только не приходится лазать по горам, где свищет ветер, или стоять возле железнодорожного перегона с камерой наизготовку в попытке сделать удачный кадр.

Следом за женщиной тащится ребёнок лет четырёх-пяти с такими же рыжими волосами, веснушками по всему крепко сбитому телу, в миниатюрных альпинистских ботинках и гольфах, сползших по ноге и собравшихся в гармошку. Видно, что он устал, но не сдаётся. Женщина даже не пытается помочь мальчишке, хотя тот время от времени падает, обдирая коленки. Малыш пыхтит, каждый раз поднимается с выражением сосредоточенного упорства на раскрасневшемся личике, отработанным движением правой руки размазывает по щекам выступившие сопли и продолжает подъём. В левой руке он сжимает странного вида палку, похожую на большую рогатку, — её раздвоенный конец волочится по тропе, сметая острые камешки, пыль, песок, муравьёв и прочую мелкую живность.