Мальчик, который нарисовал Освенцим

– Вот только не думайте, что жизнь здесь устроена так же, как в блоке 2а, – предупредил он, остановившись перед поляками, у которых под мышками были зажаты посылки из дома. – Это блок 7а, и правила здесь устанавливаю я. Не вздумайте высовываться в лагерь, сидите в своей комнате. Даже первый этаж седьмого блока для вас закрыт. Увижу, что вы шатаетесь там, где не положено, – пеняйте на себя! В моем блоке не воруют и не дерутся. Горе тому, кто осмелится предложить взятку. В блоке 7а царит порядок, чистота, дисциплина и дух товарищества. Кто не сможет приспособиться, вернется к своим приятелям во взрослый барак, а мы посмотрим, сколько он протянет без поддержки. И когда вы вернетесь, полумертвые, умоляя, чтобы вас взяли обратно, я и пальцем не пошевелю. Если кто не подчинится моим приказам или приказам главных по блоку, отправится ко мне и ощутит все последствия на себе, – сказал он, расправив плечи. – Если проступок серьезный, то я проявлю к нему столько же милосердия, сколько он проявил к другим. Я не хочу, чтобы школу закрыли из-за чьей-то безответственной выходки. Мы проводим проверки и следим, чтобы вы мылись, правильно заправляли постель и не припрятывали еду. Волосы должны быть чистыми, аккуратно подстриженными, а спать в носках запрещено. Будете содействовать, я постараюсь организовать еду и сохранить вам жизни. Когда вы чему-нибудь научитесь, всей группой отправитесь на работы, но жить будете здесь. Я хочу, чтобы вы с уважением отнеслись ко всему, что я сказал, потому что от этого зависит наше общее будущее. И запомните, никаких национальных групп или споров о прошлом. В моем блоке всегда было спокойно, и я не хочу выслушивать жалобы.

Он бросил на нас последний взгляд и крикнул:

– Старший по штубе, займитесь ими!

После переклички мы зашагали по только что вымытому красному бетонному полу нашего нового дома. Нам четверым выделили койки в немецкой части барака, которую прозвали Малый Берлин, поскольку все мальчишки были евреями из немецкой столицы.

Вскоре со строительных площадок вернулись заключенные. После целого дня укладки кирпичей они еле держались на ногах от усталости, но ради того, чтобы расспросить обо всем новичков, можно было пожертвовать несколькими часами драгоценного сна. Мы тесно прижались друг к другу и влились в оживленную беседу. Кроме нас в Малом Берлине проживали еще пять ребят: Светлый Герт, Темный Герт, Бойкий Герт, Малыш Курт и Великан Курт.

Остальных ребят отправили в Маленький Киев к многочисленным Васькам и Ванькам или в Маленькую Варшаву к Янекам и Тадеушам. За ними присматривали мальчишки из Франции, Бельгии, Чехословакии и Австрии. В качестве первого шага к взаимопониманию мы должны были заучить и правильно произнести их имена. Со временем мы даже немного подучили родные языки друг друга. У цыган имена были короткие, странные, и различить их было очень трудно. А у обитателей Малых Салоник, напротив, имена были слишком замысловатые, и оттого их сложно было запомнить.

В главном лагере Освенцима было сравнительно много молодых узников. Из ста примерно двоим было от 15 до 18 лет. В 1943 году большая часть из них были русскими, поляками или цыганами из Чехословакии, Германии, Австрии, Польши и евреями из Греции.

Удивительно, как сильно мы, молодежь, отличались от наших взрослых соотечественников. Ведь мы еще не успели вобрать в себя все национальные предрассудки и иллюзии, на которых бурным цветом разрослась ненависть. У нас не было определенного привычного образа жизни, потому что большая часть юности каждого из нас пришлась на время войны. И получалось, что наше поколение разделило одну судьбу на всех.

В нашем блоке национальные различия никогда не вызывали серьезных разногласий, напротив, они становились источником веселья. Русские и украинцы гордились развитой мускулатурой и исполняли акробатические трюки, приглашая всех, у кого еще были силы, бросить им вызов. Откуда бы ни были родом эти восточно-европейские акробаты, дружить они умели не хуже, чем мальчишки, с которыми я рос.

Понять цыган был сложнее, но как только им выказывали уважение как равным, они раскрывали секреты цыганского языка. Для чужаков это было наивысшей честью, которой удостаивались лишь избранные друзья, сумевшие завоевать их доверие. Прочие же довольствовались лишь сеансами ясновидения.

Евреи доказали, что умеют работать ничуть не хуже остальных, и прекрасно адаптировались к новым условиям жизни. Они с гордостью демонстрировали свои знания, и многим из них дали кличку «профессор».

Нас очень впечатлила атмосфера надежды, которую создала для себя молодежь в самый разгар Холокоста. Наверное, старший по блоку был прав, жестоко наказывая тех, кто смел нарушить эту атмосферу.

Инструктора нам подобрали с оглядкой на то, что он знал язык. Все, кроме одного, были евреями, и не имели отношения к строительству.

Среди них был и польский еврей, депортированный из Бельгии, который мог изъясняться на польском, русском, чешском, идише, немецком и французском, а теперь приступил к изучению греческого и цыганского.