Мальчик, который нарисовал Освенцим

Остальные под предводительством украинцев совершали налет на вонючую свалку гниющих кухонных отходов. Нас прогоняли, но мы все равно возвращались и просовывали через ограду длинные заточенные прутья, в надежде подцепить ими заветное сокровище: заплесневелый хлеб, кочан гнилой капусты и картофельные очистки. Я часто вспоминал о том русском военнопленном из беззаботного Берлина. Если удавалось выловить что-нибудь стоящее, то вы становились всеобщим любимчиком и все просили поделиться с ними добычей.

В час дня снова звучала сирена, и мы шли считать уложенные кирпичи и часы до ужина.

В 5:45 начинали возвращаться перепачканные в грязи и утомленные рабочие бригады.

В 6:30 начиналась перекличка. Обычно она длилась от 15 минут до часа.

После переклички мы разбредались по блокам, где нам выдавали вечерний паек, а потом всем узникам полагались два часа на «личные нужды».

Большинство подростков тратили их на поиски потенциальных благодетелей, которые могли помочь «организовать» побольше еды. Некоторые чинили форму или пользовались тем, что уборные были почти свободны. Другие выстраивались в очередь перед диспансером или убаюкивали себя музыкой, которая доносилась с репетиции оркестра, и постепенно погружались в мир фантазий. Были и такие, кто искал себе друзей, которые смогли бы просветить их по самым разным вопросам: от «организации» вещей до политики. Из других изматывающий рабочий день высасывал весь интерес к миру, и, проглотив свой паек, они шли спать.

У обитателей Малого Берлина было мало друзей и еще меньше соотечественников, поэтому мы оставались в блоке. Темный Герт и Джонатан были молчаливыми ребятами, поэтому чаще всего они просто сидели на своих койках и наблюдали за остальными. Великан Курт, из-за внушительного телосложения ощущавший голод острее, чем мы, организовал маленькое предприятие по починке носков. Орудуя драгоценной иголкой, он поддерживал общую атмосферу и тешил нас рассказами о родном Кёнигсберге. Ну а если вы, как и впечатлительный Малыш Курт с детским личиком, хотели повеселиться, на помощь приходил Бойкий Герт – обладатель бездонного запаса дерзких шуток.

В 8:30, а иногда и в 9:30 звучала сирена, возвещавшая о начале комендантского часа. А через несколько минут звучала команда «отбой».

Стены некоторых помещений нацисты исписали лозунгами. На выбеленной половине стены, чуть повыше верхних коек, красовалась жестокая, но неотвратимая надпись: «Есть лишь один путь к свободе, и вехи на нем – прилежание, послушание…»

Казалось, будто das tausendjährige Reich[42] возлагал надежды даже на нас. Неотъемлемой частью муштры, по всей видимости, был процесс «заправки коек». И важность его была столь высока, что иногда он проходил под контролем эсэсовцев.

Нам удалось решить проблему с соломой и пылью, которые каждое утро сыпались на только что заправленные нижние койки, составив расписание. Обитатели верхних коек (узники-ветераны и персонал блока) первыми наскоро расправляли одеяла. Затем приходила очередь среднего и нижнего ярусов, на которых спали мы.

Заключенные со средних коек принимали на себя основной удар инспекций. Авторитетные узники занимали верхние койки, поскольку большое пространство над головой гарантировало возможность быстро скрыться, когда того требовали обстоятельства. Обитатели нижнего уровня оказывались вне поля зрения, но часто страдали от неосторожных шагов и пролитых жидкостей: как горячих, так и холодных.

На ежедневной перекличке мы выстраивались в 10 рядов и стояли по стойке смирно, пока высокомерный капрал СС пересчитывал нас рукой в перчатке.

Если число присутствующих не совпадало с тем, которое было указано в записях (а такое случалось едва ли не каждую неделю), то мучения растягивались на несколько часов. Очередное напоминание о том, как мало мы значим. Целый лагерь уставших «недочеловеков» на построении – легкая добыча для садиста, и нацисты очень быстро это поняли.

Глава блока[43] 7а обожал «упражнение с цветочным горшком», а школьный доктор был его любимой мишенью. Ему приходилось поднимать тяжелые кадки, что украшали карнизы окон, и держать их ровно, пока эсэсовец с револьвером наготове строил на них пирамиды из цветочных горшков.

Вскоре мы научились прятать потенциальных жертв, выставляя вперед, назад и по бокам сильных и здоровых на вид заключенных, которых редко избирали для травли. Когда эсэсовцы поняли, в чем тут дело, они стали проходить сквозь строй и колотить всех без разбора, независимо от телосложения или цвета лица.

Славянская внешность или еврейский нос превращали человека в извечного козла отпущения. Но тем, кто не подходил под стереотипы, тоже приходилось несладко.

– Как смеешь ты, цыганское отродье, быть блондином? Мамаша у тебя была той еще шлюхой!

По воскресеньям в Освенциме стояла относительная тишина. Утренние часы были заняты многочисленными делами, времени на которые в течение изматывающей недели не находилось.