Мальчик, который нарисовал Освенцим

Был еще и пан Поллак, пожилой словак, он оказался единственным, кто облысел еще до того, как попал в лагерь (и, кажется, очень этим гордился). Этот курьез служил ему верой и правдой в качестве темы для забавных разговоров с посторонними, которых он в качестве импровизированного офицера связи должен был развлекать.

Одним из клиентов пана Поллака был солидный подрядчик, гражданский из Берлина, который отвечал за нашу школу. Всякий раз, когда этот веселый гость приезжал с ежемесячной проверкой, он спешно проходил мимо нас и закрывался с паном Поллаком. Эти приемы, длившиеся намного дольше часа, всегда заканчивались тем, что гражданский улетал с очень деловым видом. Спустя несколько минут появлялся пан Поллак. Он потирал нос, а потом поправлял очки. Расхаживая между нами, словно школьный учитель, он старался стереть с лица ухмылку. А оставив эти попытки, садился и закуривал сигару – заветную награду.

– Да, все это не кончится добром для Германии, равно как и для нас, – часто говорил он.

Леопольд Вайль по прозвищу Полди был швейцарским евреем, которого арестовали во Франции. Его мать подала прошение об освобождении, и после продолжительного ожидания была намечена дата его отъезда в Швейцарию. Но за несколько дней до выхода на свободу его перевели в одиночную камеру. Полди обвинили в «шпионаже в пользу иностранных государств», что, несомненно, стало бы правдой, окажись он на свободе. Полди отослали в штрафной отряд, и больше я о нем не слышал.

Старшим по комнате у нас был субтильный немецкий еврей Зиги, чьи прошлые преступления вылились в долгие годы концентрационных лагерей. В одном из них еще до войны, работая в машиностроительном цехе, он потерял одну руку и сильно повредил другую. Каждое утро в пять часов, едва стихал пронзительный сигнал к подъему, он пробегал по комнате с воплем:

– Подъем! Подъем!

Культей он умудрялся стаскивать с нас одеяла и иногда лил воду на наши сонные лица. Мы восхищались его проворностью и винили в этом душе поутру только собственную лень. В конце концов эти шалости даже начали нам нравиться. Мы, соотечественники Зиги, очень старались завоевать его расположение, но наши попытки не увенчались успехом. Он не отступал от принципов всеобщего равенства.

Самым юным из наставников был Элло, помощник старшего по комнате. Этот крепкий парень любил рассказывать нам истории о своих любовных похождениях, каждая из которых заканчивалась словами: «Отпусти меня, Элло, ты свинья», пропетыми на мотив его любимой польки «Розамунда».

В 19 лет словацкий солдат Элло, готовый к отправке на Восточный фронт, стоял в строю на железнодорожной станции. Там же присутствовали и агенты гестапо. Они зачитали имена евреев, разоружили их и отправили прямиком в Освенцим. Среди них оказался и Элло.

Постепенно мы привыкли к лагерному распорядку.

В пять утра воздух пронзала лагерная сирена, вырывавшая нас из объятий теплого и блаженного забытья. По всему Освенциму тысячи коек начинали трястись, заполняя пространство соломенным снегом и поднимая клубы пыли, словно то были наши бесплотные мечты.

Тысячи узников направлялись в переполненные уборные, чтобы опорожнить кишечник и смочить водой свои иссохшие руки и бритые головы. По возвращении в блоки они заваривали то, что получается из желудей, если их залить кипятком. На вкус неплохо, даже для тех, у кого в заначке не был припрятан примятый кусок вчерашнего хлеба.

Потом наступало время заправлять постели: матрасы из соломы тщательно разглаживались, а потому казались плотными и аккуратными, как того требовала строгая немецкая дисциплина. Третий рейх придавал огромное значение процессу «заправки коек» и порой отправлял своих агентов в качестве наблюдателей. Они прекрасно осознавали чудовищную разницу между сроком износа мебели фюрера и продолжительностью жизни заключенного, который на ней спал.

К шести утра в блоках уже никого не было – все узники разбивались на рабочие бригады, или Commandos. Пятнадцать минут спустя эти отряды строем, маршируя мимо сцены, выходили из ворот. Работники блоков и восемьдесят учеников школы каменщиков оставались на территории лагеря.

В полдень удар колокола возвещал о начале обеденного перерыва. Из кухни приносили огромные деревянные бочки с супом. Литром этого варева можно было заполнить желудок, не более того, и лишь раз или два в неделю нам давали добавку, и я худо-бедно наедался.

Часовой перерыв в середине дня мы тратили на хождения по лагерю в надежде «организовать» что-то съестное. «Организовать» означало получить что-нибудь путем уговоров или воровства. Если вы выглядели очень жалким, то сердобольный штубовой, которому выдали большой чан и чьи протеже находились за пределами лагеря, мог угостить вас миской супа.