Мальчик, который нарисовал Освенцим

Но постоянно размахивать руками и топать ногами, чтобы согреться, мы не могли. На это уходило время, которого у нас не было. Днем мы работали. А вечером во время переклички нам приходилось беспомощно стоять по стойке смирно, пока нас безжалостно грыз холод. Потом мы бежали в барак, под крышей которого коротали почти все зимние вечера в терпеливом ожидании, когда освободится место у единственной железной печки, и можно будет поджарить ломтик хлеба, или со знанием дела пытались курить сигару, скрученную из соломы с наших коек, щепок от строительных лесов, на которых работали, и бумаги, оторванной от мешков с цементом. А тем временем на пустынном зимнем дворе наши темные следы, по 10 пар в каждом ряду, медленно исчезали под свежим снегом.

Иногда посещение душа, положенное нам раз в две недели, сопровождалось дезинфекцией, тщетной попыткой вытравить живучих блох. Из нагретой душевой нас, абсолютно голых, выгоняли на двадцатиградусный мороз, и по обледеневшему лагерю мы бежали обратно к бараку. Совершив этот подвиг несколько раз без серьезных последствий для здоровья, я с удивлением понял, что мы с блохами закалились.

Зимой 1943 года мое обучение в школе каменщиков подошло к концу, и я вступил в рабочий отряд, насчитывающий около четырехсот человек. Под предводительством капо, опытного строителя, мы собирались во дворе задолго до рассвета и строем проходили мимо лагерной сцены. Сквозь тьму до нас доносились звуки энергичных маршей союзников: «Звезды и полосы навсегда»[48] и «Марш полковника Боги»[49]. Либо нацисты объявили Сузу, любимого композитора наших оркестрантов, немцем, либо их попросту обвели вокруг пальца.

Через час мы приходили к заснеженной строительной площадке. Нам было поручено возводить женский лагерь из двадцати блоков, похожих на те, в которых жили мы. Большинство бригадиров было из гражданских: поляки, чехи, немцы. Их поселили в соседнем лагере, и они, опасаясь в качестве наказания за разговоры с нами превратиться в узников, очень старались избегать нас.

Внутри окружающей лагерь пятикилометровой зоны, в которой мы работали, охраны не было. По ее периметру через каждые 200 метров торчали сторожевые вышки. Когда перекличка вернувшихся в лагерь узников подходила к концу, охранники покидали свои посты. В случае побега вой сирены служил сигналом к тому, чтобы они оставались на вышках. После прибытия подкрепления эти охранники начинали прочесывать территорию и постепенно сужать кольцо поисков, пока расстояние между вооруженными солдатами не сокращалось до 60 метров.

Заливка бетона, закладка кирпича и штукатурные работы требовали выполнения дневной нормы и внимания к тому, что говорит бригадир. Мешки с цементом выгружались в ускоренном темпе, а цемент выгребался так быстро, как только позволяла бетономешалка. Несчастные случаи были нередки, и в какой-то момент мы перестали обращать на них внимание.

Под неустанным надзором офицеров СС у нас выработалась привычка постоянно находиться в движении. Не важно, работали мы или нет, со стороны казалось, что мы чем-то заняты.

В те редкие дни, когда норму удавалось выработать раньше положенного срока, мы тайком пробирались на верхние этажи и отдыхали. Для этого требовалось как минимум четыре человека. Один следил за лестницей, а двое других, сцепив руки, имитировали удары молотка и звуки стройки.

Знакомство с другими работниками, их причудами, сильными и слабыми сторонами, заняло некоторое время. В результате какого-то нелепого мальчишеского заговора я прошел своеобразный «обряд инициации». Однажды вместе с сильными русскими ребятами мы толкали вагонетку с песком. Чем выше в гору мы поднимались, тем тяжелее казался груз. Пришлось сбавить темп.

– Толкай, парень, – крикнули они мне. – Хочешь, чтобы вагонетка откатилась назад? Если это произойдет, то виноват будешь ты, ленивый растяпа. Хочешь свалить на нас всю работу, сукин сын?

Я очень испугался и принялся толкать изо всех сил: широко расставив ноги и наклонившись к земле, я вдавил плечи в холодную сталь вагонетки. Но все мои усилия казались напрасными. Колеса остановились, а затем стали медленно крутиться в обратном направлении. Кто-то расторопно подложил под них бревно. На широких славянских лицах товарищей по работе расплылись улыбки.

– Хорошо толкаешь! И готов помочь. Ты храбрый, толкаешь в одиночку! Мы – ты – товарищи, – сказали они на ломаном немецком.

Они похлопали меня по плечу. Новый член команды прошел проверку.

Зимой, при низких температурах, мы работали до изнеможения.

За исключением короткого перерыва на обед, во время которого подвозили суп, присесть можно было только в туалете. Хибара, прикрывавшая вонючую яму, содержимое которой вечно грозило затопить все вокруг, было единственным местом, где можно было хоть немного согреться и побыть в одиночестве. От посетителей не было отбоя, а по популярности она могла соперничать только с теплым тройным одеялом на лагерной койке.