Мальчик, который нарисовал Освенцим

Несколько недель спустя, когда то, чего я так боялся, вот-вот должно было произойти, я решил распрощаться с рубашками и не привлекать внимание старшего по блоку. Я рассудил, что знакомство с уголовниками, которых все политические заключенные недолюбливали, может быть слишком опасным.

И вновь я доказал свою преданность тем, кто предупреждал не высовываться. Я так и не смог найти в себе силы навестить друга, который щедро отдал мне одежду и советовал быть понаглее.

В поисках еды я частенько слонялся у блока 1 а, пытаясь получить порцию супа, которую некогда обещал мне лагерный парикмахер. Там я познакомился с евреем из Бельгии, хрупким портным тридцати лет отроду.

– Пойдем к нам в барак – расскажешь о себе, – предложил он.

Я с радостью пошел за ним, и обрадовался еще больше, когда увидел, что он с друзьями, тоже бельгийцами, занимает верхние койки – верный признак «состоятельности». Не ускользнул от моего внимания и шкаф – редкая привилегия.

– На подростков вроде тебя лагерный парикмахер может оказать дурное влияние, – сказали они так, будто я и сам этого не знал. – Хорошо, что ты к нему больше не вернулся. Приходи к нам, у нас налажена связь с гражданскими и есть доступ к одежде, а одежда – это то, что нужно для обмена. Ты нам нравишься, и мы хотели бы с тобой дружить.

После такого теплого приема я приходил к ним почти каждый день, и меня часто приглашали разделить с ними ужин, роскошь, доступную далеко не всем узникам. Они учили меня французскому и песням об Иностранном легионе. Их пели с пылким энтузиазмом, а хорошо запоминающиеся мелодии о солдатах в пустынях, тоскующих о далекой любви, завораживали меня.

Я же развлекал их школьными анекдотами, шутками и рассказами о последних подвигах нашего блокового, «жука-лунатика», как мы за глаза называли его с ребятами из барака. Мы здорово подружились, и я почувствовал, будто нашел второй дом.

Но как-то вечером к ним в гости пришел друг – капо, еврей из Биркенау, которому явно не хватало чувства юмора, и это меня насторожило. У новичка, которого вот-вот должны были перевести обратно, было предложение. Если я соглашусь стать его «подружкой», то он возьмет меня к себе и сделает своим доверенным лицом. Моим друзьям это показалось отличной идеей.

– Тебе повезло, что он проявил к тебе интерес; он обеспеченный человек со связями. Его покровительство защитит тебя от многих лагерных опасностей. Займешь видное положение и без труда сможешь помогать матери.

Все эти обещания произвели на меня впечатление, и я решил поговорить с гостем. Он отвел меня к одной из темных коек, что располагалась на уровне пола. И там вместо ответов на вопросы, он принялся расстегивать мне брюки. Я выскочил оттуда прежде, чем он успел зайти слишком далеко, и выбежал из барака.

– Тоже мне – открытие, – заметил Бойкий Герт после того, как я рассказал ему о моем приключении. – Ты не первый, кто понял, что все «друзья» на поверку оказываются одинаковыми. Доверять можно только самому себе.

После того случая я больше не ходил в гости к бельгийцам. Случайно встретившись на улице с тем капо, мы отводили взгляд: один стыдился того, что пытался совратить ребенка, а другой – что чуть не поддался.

Уже позже я узнал, что мой незадачливый поклонник вернулся в Биркенау, но ему удалось сбежать. Я мысленно пожелал ему удачи!

Меня перевели на склад стройматериалов, где трудился самый большой отряд, выполнявший самую скучную работу. Тысяча сильных, но неквалифицированных рабочих, большую часть которых составляли те, кто совсем недавно прибыли в лагерь, были наименее ценными рабами.

Работа оказалась тяжелой. Вагоны с кирпичом, цементом и щебнем нужно было разгружать строго по расписанию, а совершить этот подвиг можно было только за счет увеличения скорости и времени работы. Если разгружать было нечего, мы сооружали пирамиды из стройматериалов, а порой и того хуже – просто переносили их с места на место. Дни напролет мы таскали блоки и доски, удрученные осознанием того, что превратились в человеческие аналоги тележек. Современные галерные рабы.

В первые дни, пока бригадир еще не успел запомнить меня в лицо, мне периодически удавалось улизнуть. С мальчишеской любознательностью я исследовал промышленный район Освенцима. То был самый настоящий город. Мастерская на мастерской, оживленная пекарня, гигантский DAW[51] и Объединенный завод боеприпасов. Потогонная система, при которой люди работали день и ночь, всегда позволяла выполнять норму.

Каждые восемь часов продукция катилась по единственной трассе, что вела к железнодорожной станции, а оттуда поступала прямиком к столу военной машины Германии. С той же станции, по той же трассе привозили уже рассортированный безмолвными рабами груз совсем иного толка. То были вещи людей, которых затолкали в новенькие вагоны и отправили в Биркенау.

Несколько недель бессмысленной работы под бесконечные вопли «шевелись» вконец меня измотали. Я чувствовал, что больше так не могу. Дух был готов к борьбе, но тело медленно капитулировало. Руки покрылись волдырями, ноги – мозолями, и силы мои были на исходе.