Мальчик с окраины

Что хотел сказать Иван Павлыч? Какую тайну познал он в то мгновение, когда его самолет с хрустом вонзился в машину противника?

Что значит скорострельность, равная оборотам мотора?

Возле деревьев на сверкающем инее лежали тонкие тени.

Борис наступал на эти тени и все шел, не замечая, что давно он миновал тропинку, сворачивающую к дому.

В гаснущем небе все сильнее просвечивала большая и ясная утренняя звезда.

ЛОМОНОСОВСКИЙ ИНСТИТУТ

Ломоносовский институт!

Так теперь гордо именовалось бывшее Комиссаровское техническое училище.

— Граждане студенты, — скорбно кричал швейцар, ложась грудью на гардеробный барьер, — вы хотя бы для смеха шапки оставляли! Я ж паек получаю. Обидно выходит…

Но студенты проходили мимо швейцара с надменными лицами.

Аудитории напоминали ледяные гроты. Окна промерзли насквозь. Стены поблескивали парчой инея и, когда зажигался свет, начинали сверкать разноцветными искрами.

Профессор Семенов поднимался на кафедру. Он был в башлыке, в валенках. Очки его тоже индевели.

В тишине торжественным голосом он начинал лекцию. Пар ровными толчками вылетал из его рта. Он подходил к доске, зажав огромной рукавицей, похожей на тюлений ласт, кусок мела. Выписывал формулы и теоремы.

Но постепенно в аудитории возникал какой-то мерный гул: это студенты начинали топать замерзшими ногами об пол.

Профессор останавливался и серьезно произносил:

— Предлагаю восстановить кровообращение.

И все студенты вскакивали, яростно стучали ногами, били себя по бокам, как это делали извозчики на бирже. Профессор проделывал то же.

Занятия возобновлялись. И потом снова перерыв.

На зачетных книжках ставились отметки в получении пайка — четверти фунта хлеба. Если в городе не горело электричество, студенты слушали профессора в потемках, поочередно ведя записи при свете тусклых отблесков принесенной кем-нибудь коптилки.

В столовой вместе с преподавателями ели чечевичную похлебку без хлеба, потому что хлеб уносили домой и отдавали семьям. В столовой и отогревались.

Транспорт работал плохо, и Борису приходилось ходить в Лосиноостровскую пешком. Шагая по пустынным улицам, выходя за город, Борис во весь голос повторял прослушанные лекции и, чтобы было веселее, подражал интонациям профессоров и их жестам.

Но часто он шел не домой, а в Мытищи, в ночную смену к дизелю.

Приняв машину, Борис садился на табуретку у стены, где висели ходики.

К ходикам он присоединил провода с током, концы этих проводов приделал к звонку. Каждые десять минут стрелка задевала контакт и звонок пронзительно дребезжал, не давая Борису заснуть.

Каждый раз, когда на электростанцию приходил Нефедов, Борис подходил к нему и снова и снова начинал выспрашивать, что, по его мнению, означали последние слова Ивана Павлыча.

Нефедов грустно вздыхал и говорил протяжно:

— Я сам мыслить над этим не перестаю. Когда на носилках несли Ивана Павлыча, я все наклонялся и в рот ему дул. Воздуху, дыхания нагнать пытался. Приникну к его холодным губам и дую. Не произнес он этого слова…

— Но почему он о пулемете вспомнил? Может, заело? — настаивал Борис.

— Пулемет в порядке был, мы осматривали, — задумчиво говорил Нефедов. — Ни одного патрона в ленте. — И, немного оживившись, пояснил: — Военный комиссар, когда еще у машины нашей стоял, так он тоже слово обронил, что вот, мол, самолет не тачанка, машина серьезная, а мы «максима», как буденновцы, к бричке приторочили.

«Да где же другой взять?» — спросил Иван Павлыч.

Военный комиссар сказал:

«А почему бы нам с вами не помечтать о хорошем авиационном пулемете? Я думаю, что сокол далеко и смело летает не потому только, что у него хорошие крылья, но и потому, что у него сильный клюв и когти. Как вы думаете?»

Что на это Иван Павлыч ответил, я не слышал: я в это время мотор стал опробовать. Замолчав, Нефедов на некоторое время погружался в раздумье, потом начинал пылко говорить о том, что, если бы сейчас удалось сделать сто самолетов, можно было бы разбить врага на всех фронтах, а если бы еще удалось наладить штук десять больших машин, которые могли бы поднять трехдюймовое орудие, тогда уж совсем все было бы в порядке.

Встречаясь с Костей, Борис подробно обсуждал с ним причину гибели Ивана Павлыча.

— Нужно у пулемета в два раза ленту длиннее делать — тогда патронов хватит.

— Длинная лента запутаться может, — сомневался Костя.

— А я ее спиралью в коробку, как пружину, уложу, тогда не запутается.

— Нужно смерить сначала, какой длины лента у пулемета, — озабоченно предлагал Костя.

— И какие пружины в замке, — подхватывал Борис. — Они, наверное, слабые, потому и осечка.

— А что, если трехствольный пулемет, как твой пистолет, сделать? Вот здорово бы было!

— Я подумаю, — задумчиво произносил Борис и закрывал глаза, чтобы представить себе схему пулемета.

Но Костя решительно поправлял его:

— Мы вместе подумаем.

— Правильно, вместе лучше, — обрадованно соглашался Борис.

Но вместе думать им не пришлось…

Костя сидел за столом, сжав кулаками виски, и с отчаянием смотрел на куцее пламя керосиновой лампы.