Мальчик с окраины

Лицо у Кости, осунувшееся, покрытое серыми веснушками, было искажено так, что Борис растерялся:

— У тебя что, зубы болят?

— Нет, у меня не болят зубы, — не меняя позы, произнес Костя, с удивительной тщательностью выговаривая каждое слово.

— Так что с тобой?

Костя положил руки на стол и, внимательно поглядев на Бориса, сказал строго и просто:

— Отца убили, вот! — и снова уставился на лампу.

Борис опустился на стул. Нужно что-то делать, помочь, но как, чем?

Костя повернулся к нему и, кашлянув, спросил:

— Ты меня на поезд устроить можешь?

Борис кивнул головой.

— Сегодня, сейчас можешь? — переспросил Костя. — Тогда пошли.

Он вынул сундучок, обвязанный веревками, взвалил на спину и вышел на улицу.

Снег таял. С голых деревьев капало. Дул теплый ветер. Он прилетел откуда-то с юга, хотя до весны еще было далеко.

Разыскав Рябушкина, Борис попросил его помочь Косте. Вытерев руки паклей, отдав несколько распоряжений помощнику, Рябушкин пошел с ними в дежурку и, обратившись к высокому худому машинисту, по фамилии Марсов, поручил ему довезти Костю до того места, куда ему нужно.

Прощаясь, Рябушкин спросил Костю, зачем он едет.

Костя, отводя глаза, сказал неохотно:

— Отец давно обещал к себе в часть взять.

Рябушкин пожевал губами, потом деловито произнес:

— За отца, значит? Правильно, — и, пожав руку, пошел, волоча раненную во время взрыва котла ногу.

Паровоз сифонил, зияя раскрытой топкой, Марсов кричал на кочегара, показывая ему рукой на часы, висящие на кронштейне вокзала.

— Так ты на фронт? — возбужденно спросил Борис.

— На фронт.

— И я поеду тоже. — Борис решительно взялся за железные поручни паровозной подножки.

Но Костя решительно заслонил ему дорогу.

— А ты не поедешь, ты здесь останешься. Я про Ивана Павлыча помню и в авиаотряд пойду, писать тебе буду, а ты думай. Пистолет свой еще помнишь? Так ты теперь пулемет придумай. Отец мой тебя в письмах оружейником называл, он тебе приветы посылал.

Заревел паровозный гудок. Выбросив сухую струю пара, локомотив медленно пополз, двигая шатунами.

Борис, спотыкаясь, бежал по перрону.

Костя, стоя на нижней ступеньке, крикнул:

— Я из твоего пулемета стрелять первый буду! Слышишь, Борька! Добивайся! — и помахал рукой.

Вагоны, стуча на стыках колесами, быстро катились мимо.

Добежав до конца платформы. Борис сорвался и упал вниз; когда поднялся и огляделся, где-то очень далеко сжимался и меркнул рубиновый огонек хвостового вагона, потом и он исчез.

С опустошенным сердцем Борис шел в институт.

Мясницкая улица, темная, с пустыми витринами, казалась бесконечным коридором.

Выйдя на Страстную площадь, Борис увидел над домами зубчатое пламя. Оно двигалось и дышало, выбрасывая лохматые кудри дыма. Покрытый тончайшей скорлупой льда, снег принял розовый оттенок. Белая луна стала синей.

Разбрасывая сугробы, проскакали пожарники на тощих лошадях. Борис побежал за ними.

Институт горел. От тающего на крыше снега из водосточных труб на тротуар хлестала вода. Лопались и высыпались со звоном стекла.

Борис, расталкивая людей, бросился к дверям института.

Студенты выносили парты, качающиеся в рамах черные доски.

Только к утру огонь был побежден.

Студенты толпились на улице и с тоской смотрели на обугленные, пустые амбразуры окон, на свисающие с карнизов клочья кровельного железа.

Грязные сосульки блестели и таяли в первых лучах мутного солнца.

Некоторые ребята улеглись спать здесь же на партах. Лица их были измучены, бледны.

Борис сел за одну из парт и, открыв крышку, хотел тоже лечь. И вдруг на крышке увидел картину морской битвы. Трогая выпуклое изображение, он вспоминал Дубровского, и в ушах его гордым упреком звучали слова:

«Я же люблю это!»

И Борис, глядя на почерневшие стены училища, стиснув зубы, сказал так громко, что на него оглянулись:

— Нет, еще не все пропало!

ПИСЬМА КОСТИ. ГОСПИТАЛЬ. РАССТАВАНИЕ

Это письмо во время отсутствия Бориса принес начальник снабжения N-ского авиаотряда, куда поступил Костя. Конверт был сделан из газетной бумаги и скреплен тремя печатями из хлебного мякиша.

«Здорово, Борька! — так начиналось оно. — Врать не хочу: пока мне доверили только варить столярный клей. Варю я его из мездры, сухожилий и копыт. На этом клею мы чиним пробитые плоскости наших самолетов. И авиаторы мой клей хвалят.

Самолеты наши сборные, и про них я тебе сказать ничего не могу. После каждого боя мы из двух самолетов делаем один. У белополяков самолеты очень хорошие, фирмы «Таубе». Но про них я тоже ничего сказать не могу, потому что наши ребята подшибают их на большой высоте, и когда эти машины на земле оказываются, получается вроде винегрета. Таким образом, мы лишаемся возможности пополняться за счет противника.

Пулеметами Максима летчики вполне довольны, и, когда я сказал им, что один известный изобретатель, студент Ломоносовского московского института, желает им сочинить новую машину, они сказали, что это очень приятно, но лучше «максима» ничего выдумать нельзя.