Мальчики

При этом любой кусочек свободного времени отец с поистине академическим рвением посвящал «заполнению мёртвых зон собственного образования». Например, не имея ни слуха, ни голоса, ни душевной склонности к музыке, постоянно стремился «дозаправить свой культурно-музыкальный бензобак». Через влиятельных друзей и знакомых добывал билеты на уникальные концерты и музыкальные спектакли, где минут через пятнадцать засыпал под волшебные звуки игры великих исполнителей. И лишь тычки возмущённых соседей справа и слева переводили его мощный храп в сладкое посапывание. Он спал на органном концерте Гарри Голдберга в Домском соборе, на концерте Вишневской и Растроповича, на 6-й симфонии Чайковского под управлением Мравинского в Большом зале Ленинградской филармонии… Всего не перечислишь. В 1974-м, в дни знаменитых гастролей «Ла Скала» в Большом театре, он проспал всю оперу «Симон Боканегра», билеты на которую с огромным трудом добыл для него через помощника режиссёра папин друг, академик Александр Павлович Авцын. «Представьте, – рассказывал потом Александр Павлович за столом у нас дома, налив себе водочки в стопку и насадив на вилку кусок балыка. – На сцене соловьями разливаются Поваротти, Гяуров… Гриша сладко спит в партере, заполняя храпом, от которого мухи дохнут, «мёртвые зоны» своего образования…». Помню, как после этих слов отец поднял глаза на меня, тогда ещё подростка, словно призывал на помощь, и смущённо пояснил: «Знаешь, сама опера скучновата…»

Но у отца было прекрасное чувство юмора, видимо, необходимое при его профессии. И ещё он называл себя «гулящим»: при любой погоде старался как можно дольше и дальше ходить пешком. Наверное, эти дальние прогулки его успокаивали.

Вот так однажды, гуляя по Красной набережной после утомительного дня в НИИ, отец обратил внимание на двухэтажный дом дореволюционной постройки, который, как выяснилось, прежде именовался «конюшнями» и, видимо, когда-то конюшнями таки был. Увидев этот дом, отец вдруг представил, как замечательно было бы тут жить, с видом на реку.

В царские времена это был район особняков богатейших купцов Астрахани. Да какие там «особняки» – дворцы, настоящие дворцы! Позже в них и разместились: Дворец пионеров, студенческая поликлиника, туберкулёзный диспансер…

И вот, созерцая небольшой, в сравнении с купеческими поместьями, «конюшенный» дом, отец вообразил, какой чудесный вид на Кутум открывался бы из окон его третьего, пока не существующего этажа. Вот и надо, подумал он, просто надстроить этаж. «Просто» в те годы – было отнюдь не просто. Отец нашёл архитектора, единомышленника, которому за проект посулил всё то же вознаграждение: чудесный вид на реку. Вместе с ним он корпел над проектом, в чём-то убеждал, что-то предлагал, от чего-то отговаривал… Именно он сочинил просторный эркер в кабинете, окна в потолке и те самые длинные внешние галереи, при виде которых вспоминаются неаполитанские дворики. Словом, проект получился крайне, как говорил папа, «дикий и забавный». Однако идею этого «надстроечного кооператива» надо было ещё пробить в высоких кабинетах.

Отцу удалось соблазнить и затащить в авантюру кое-кого из коллег: известного невропатолога профессора Фёдорова, профессоров Казинца и Брюклова, ну и мой громокипящий дед, с его рыбными заслугами, пошёл в дело под тем же соусом. Прикрываясь медицинской элитой, как щитом, отец пошёл на приступ чиновной кабинетной рати. И отнюдь не сразу, то отступая и перестраивая боевые ряды, то вновь бросаясь в атаку, в конце концов победил! Абсолютно невозможная в те времена история, но… в течение года третий этаж был надстроен. Выглядел он декорацией к фильму эпохи итальянского неореализма, возведённой в центре обычного астраханского двора.

Получился, мама говорила, «гибрид слона с чайником»: два этажа «городские», третий – кооперативный. В типовых квартирах первых двух этажей обитали простые люди со своими простыми привычками и простыми запросами, вроде дядь Володи Демидова с его музыкальными запоями или шубной спекулянтки Катерины Федосеевны с набором её разнокалиберных мужей. Но межклассовых стычек не помню, наши работяги отлично уживались с «интеллэхэнцией» – может, потому, что наша профессура, типа моего деда, сама происходила из очень простых семей…

* * *