Мальчики

Нравится ему и то, другое медресе, что у Ляби-хауза: там в кельях (худжрах) живут и местные, и ссыльные, и «выковыренные»; там теснота, жужжание керосинок, прогорклая вонь от хлопкового масла, холод от голых белёных стен. И с утра до ночи идёт постоянный торг: все что-то на что-то меняют. Потому что всё время хочется есть, а в Наркомпросе можно разжиться только талонами на затируху в городской столовой. Затируха – это мука с отрубями; если её заварить крутым кипятком, выходит нечто среднее между супом и жидкой кашкой. И знаете что? – это тоже вкусно, а если плеснуть в миску чуток хлопкового масла, так просто объедение!

На ступенях перед дверью столовой собираются нищие, бездомные и беспризорные всех мастей и вообще всякая оборванная голытьба. Несёшь кастрюльку – держи ухо востро, прижимай покрепче к груди обеими руками: нападут, отберут и тут же вылакают без ложки, по-собачьи, поскуливая и рыча, не подпуская к себе. Ты сбегаешь вниз по ступеням, а вслед шелестит всякое за ради бога, ради христа нашего, ради аллаха… ллаха… аха-охо-ха…

Отец говорит, ихний Аллах – тот же еврейский Эллох, тот самый извечный и единый Владыка Мира. Ничего нового ишмаэлиты не придумали, говорит он, шли, наступая нам на пятки. Вся их история – набеги из пустыни, ревность и обида изгнанного сына. И вздыхает: зато пустынь у них много, есть куда скрыться. А ныне изгнаны мы, и нигде нет нам прибежища.

Ну почему же – нигде?

У них уютная мазанка в самом большом дворе самой большой махалли Старого города, и в ней они отлично разместились. Мебели маловато, да и ту соорудили на скорую руку из деревянных ящиков.

Зельда, подметая глиняный пол, в первый же день обнаружила под грубо сколоченным топчаном тюк, оставшийся от умерших театральных жильцов. Развязала его и ахнула от восторга: да тут целое богатство! Кто бы другой выбросил эти отходы за ненадобностью: ну, на что может сгодиться полный тюк лоскутков и обрезков, слишком маленьких, чтобы продать их или обменять на базаре на что-либо съестное? Но для Зельды эти лоскуты оказались драгоценной находкой. Каких только тканей здесь не было: панбархат тёмно-синий, красно-зелёная шотландка, жаккард декоративный, с пунцовыми мелкими розами на золотистом фоне, и тонкий лиловый вельвет, и даже несколько гобеленовых обрезков! Конечно, ни юбки, ни кардигана из них не сошьёшь, но как благородно они заиграют на фоне тёмно-серой чесучи!

За несколько дней Зельда вручную сшила изумительное лоскутное покрывало на топчан и два чехла на старые, убитые, пропахшие чужим потом подушки. И вся мазанка сразу принарядилась, заулыбалась…

Ольга Францевна, супруга Сергея Арнольдовича, заглянула узнать – как там новые беженцы обустраиваются, увидела этакую красоту – аж застыла! Поглаживала звезду синего панбархата, вшитую меж лоскутами золотистого жаккарда, бормотала:

– Шов-то, шов… как машинный. И такой вкус в подборе цвета… век бы любовалась!

Тогда Зельда пошла ва-банк:

– Вот и возьмите покрывальце, Ольга Францевна, – решительно сказала. – А для меня это будет большой комплимент.

Та отнекиваться: мол, вы же детей должны кормить, да вы за это столько муки́ или постного масла можете на рынке выменять, да я, постойте, я вам и сама заплачу…

А Зельда (умница!), говорит ей:

– Берите-берите, Ольга Францевна, для меня это только в удовольствие. Но извините за нахальство: я через окно там у вас заприметила «Зингер» в нише, в углу гостиной. Если допустите до него, я вас с ног до головы как куколку обошью! Я и пальто умею, и сумочки, и шляпки. Всё, что душа ваша пожелает…

– Ах, то-от «Зингер»… – хозяйка отмахнулась. – Ну что вы! Это ещё моей бабушки машинка, просто так стоит, для памяти. Бабушка была гувернанткой в семье самого Кауфмана, Константина Петровича, генерал-губернатора Ташкента. Нет, тот «Зингер» лет тридцать уже не работает.

– Ничего, заработает как миленький, – в ответ ей Зельда. – У моего мужа в руках и полено станет человеком.

И что же? Как сказала, так и вышло. Правда, с «Зингером» Абрахаму пришлось-таки повозиться, пришлось даже выточить на станочке какую-то потерянную деталь, то ли шпульку, то ли нитководитель. Но в итоге «Зингер» послушно застрочил-закартавил мягким шепотком под золотыми руками Зельды: заструились под его иглой юбки для Ольги Францевны, и обористые блузки для Ольги Францевны, и изящные сумочки-клатчи для Ольги Францевны, и кокетливые шляпки для Ольги Францевны…

В утробистой глубокой спальне хозяйки, куда Зельда была допущена на примерки, обнаружились два дубовых шифоньера, вида столь внушительного, с завитками да листьями по карнизу, с выпуклыми дверцами, витыми ручками… – прямо соборы, а не шкафы, разве что не крестись на них. Широкие их полки ещё с довойны были забиты штуками, рулонами, тюками разной материи. Одного только хан-атласа восемь расцветок! Зельда обомлела от этих богатств Шёлкового пути: хоть лавку открывай. Ну, может, не лавку, а ателье… Почему бы и нет?