Мальчики

Но Ольга Францевна, как выяснилось, цену своему «Зингеру» положила немалую. И Зельда строчила на неё, не разгибаясь, а у той аппетиты только росли.

– Бедные мои глаза… – бормотала на идиш Зельда, пристраивая к ночи голову на мужнином плече. – Да насытится ли она, в конце концов?

Но выгладив чугунным утюгом на углях новый жакет для Ольги Францевны, ладонями оглаживая его на статной спине хозяйки, она слышала:

– Зельда, милая, а не сшить ли нам платье с кокеткой и воланом по подолу из той лимонной английской шерсти?

Однако незачем Бога гневить: Зельда успевала и для семьи кое-что нашить, а иногда и починить что-то для какой-нибудь соседки: там и тут на копейку набегало, но без копейки и рубля нет.

Как бы там ни было, первые заработки в семью принесла именно Зельда, труженица, пчёлка, преданная жена, неистовая мать… И пока Абрахам через ушлого своего дружка Амоса Волынского налаживал часовые связи и обустраивал свой закуток в нише торгового купола Токи-Заргарон – древнего шатра ювелиров и прочего мастерового люда, – Зельда, прикованная к «Зингеру» хотениями властной барыни, получала за свою работу вполне приличную плату.

Деньги ей хозяйка не предлагала – видимо, саму возможность строчить на «Зингере» считала удовольствием и поощрением; но молочница, носившая по утрам семейству Бессоновых молоко и катык, отделяла и для «выковыренных» баночку катыка, вдобавок для детей наливая большую кружку молока. А Рахим, то ли адъютант Сергея Арнольдовича, то ли повар их, то ли шофёр, каждое утро привозил на мотоцикле из ближнего кишлака пышущий жаром хурджун и, подрулив к крыльцу, вынимал из его горячей утробы и вручал Ицику и Златке по горячей лепёшке с хрустким пятачком, впечатанным в пухлую тминную мякоть.

Перепадало им кое-что и из хозяйской кухни: то восемь крупных картофелин (из вываренных очистков Зельда жарила вкуснейшие оладушки!), то целых шесть куриных лапок – тех костыликов, со скрюченными пальцами Кощея, на которых кура бегает по двору. Из лапок Кощея вышла целая кастрюля благоуханного бульона, а косточки, разумеется, обглодали, обсосали, обцеловали и облизали дети.

А однажды, после приёма гостей, Рахим занёс жильцам полную касу плова, с золотниками оранжевой моркови в перламутре текучих рисовых зёрен, с островками настоящего бараньего мяса (Златка насчитала целых пять кусочков баранины!). И не раз уже Ольга Францевна присылала с Рахимом блюдо горячей – прямо из тандыра! – поджаристой, божественно благоухавшей тыквенной самсы. Когда поспел тутовник (в саду росли несколько старых тутовых деревьев), детям разрешили влезть на них и собрать по большой миске белых и чёрных ягод.

2

Все обитатели огромного двора хозяйский дом именовали Домом визиря. Пацаны клятвенно заверяли, что он и есть поместье когдатошнего настоящего визиря настоящего бухарского эмира, и визирю этому принадлежало тут всё: дом, хауз, сады и бахчи, верблюды и йешаки…

В начале века Советы разобрались с басмачами, красноармейцы порубали охрану визиря, а самому ему, с жёнами и детьми, пришлось вслед за эмиром драпать в Афганистан. Во двор поместья набилась тьма пришлых людишек, оставшихся в живых после всех военных кампаний. Они осели вокруг большого овального хауза, налепили по периметру глинобитных стен поместья свои саманные халупы с деревянными балхана́ми… Сами собой развелись по округе кошки да собаки двух мастей, дворняги и «малобо́и» – видимо, алабаи, среднеазиатские овчарки, – вольные пастушьи псы, бог знает как оказавшиеся чуть не в каждом дворе; может, случай их занёс, как и этих людишек.

При каждой мазанке худо-бедно возникло своё хозяйство: дощатый сарайчик с углём или закуток с козочкой. У кого-то в загонах из сетки-рабицы квохтали-крякали куры-ути, кто-то завёл кормильца-йешака и развозил по окрестностям на сером ушастом каторжнике бидоны с водой…

(Но это всё до войны. Сейчас какие куры! Сейчас только лягухи в хаузе раскатывали свои рваные трели.)

А в Дом визиря вселился тогдашний Большой начальник. И с тех пор в нём сменялись всяко-разные начальники – кто поважнее, кто помельче. За несколько лет до войны из Ташкента прислали на повышение Сергея Арнольдовича Бессонова, и его семья уютно здесь расположилась – будто всегда здесь была, будто её врисовали в эти декорации, – приняв и восточный колорит дома, и даже его бухарский уклад. Не говоря уж о призрачных тенях прекрасных насельниц гарема…

…А что – гарем? – откуда всплывает в памяти этот «гарем наоборот»? – тоже замечание отца, случайно услышанное? Память скользит-рассеивается только потому, что Ицика в ту пору никакие гаремы не интересовали.

* * *