Мальчики

Дом визиря, особенно на первый восхищённый взгляд, представал видением из сказки: остроугольные арочные окна по всему фасаду, высокие потолки в старинном бухарском стиле. В двух больших залах потолки купольные, украшенные резьбой по ганчу, к тому же раскрашеные: на лазурном фоне изысканная чёрная вязь: плоды и листья, пересыпанные сурами Корана. Эти расписные потолочные небеса подпирали четыре тонких деревянных столба, навершия которых, в виде двухрядных сталактитов, прописаны были тусклой позолотой… В общем, как называл это Абрахам с лёгкой усмешкой, «азиатчина, деспотичное величие Бухарского эмирата»…

Дворовая ребятня, выраставшая на фоне этих декораций, взирала на них с почтительного расстояния. К веранде, опоясывающей Дом, без особой нужды не приближались, хотя из водяной колонки, явно принадлежащей Дому, воду все качали беспрепятственно. Колонка была старинная, чугунная, с мощным рычагом и толстой пенистой струёй воды, ледяной даже летом.

Хозяева Дома, вернее, его важные постояльцы были людьми спокойными и отстранёнными. Притеснений или там особой неприязни остальные обитатели двора от них не видели, но и соседской задушевности не ожидали – начальство, оно начальство и есть.

Сергея Арнольдовича разновеликое и разномастное население двора считало существом таинственным. С одной стороны, его почти никогда не бывало дома: мрачноватый, энергичный и талантливый военный инженер, нетерпимый к безделью и разного рода «убожествам» – он вечно пропадал в разъездах по каким-то важным стройкам или по военным предприятиям, эвакуированным в Бухару и область из других республик.

В то же время он как бы никогда дом и не покидал и в течение дня возникал то на веранде, то в кухне, мелькал за окнами комнат, обустраивал что-то в саду… Ибо Владимир Арнольдович, брат-близнец хозяина, похож был на него до оторопи. Лицо, фигура, голос…

Вот походки были разными. Шаги Сергея Арнольдовича – тяжёлые, твёрдые – были слышны в доме, ещё когда он поднимался по ступеням на веранду. Владимир же Арнольдович, Володя, будто скользил в войлочных тапках по навощённым мастикой деревянным полам. Возникал внезапно и так же внезапно пропадал за высокими дверями с витиеватой резьбой.

Однажды на примерке, белея полными обнажёнными плечами, Ольга Францевна, не слишком в жизни разговорчивая, обронила, что Володя… он, знаете ли, совсем другой, чем Сергей Арнольдович. Он и родился позже на целый час. Замешкался в материнской утробе, замечтался… Таким и вырос – мечтательным… Покойная свекровь рассказывала, что старший мальчик опекал брата с младенчества, буквально кормил его из собственной бутылочки, вынимал соску из своего рта и отдавал брату, криком требовал внимания взрослых, если замечал, что тот в опасности или обмочился. И Володя… он так и остался с братом, даже когда тот женился. С нами он всю жизнь, добавила Ольга Францевна, всюду с нами и для нас живёт… Потому как не приспособлен к устройству собственного быта.

Зельда привыкла, что полуодетые дамы на примерках бывают гораздо говорливее одетых; будто, освобождаясь от платья, снимают покровы совсем с иных тайн и умолчаний. Впрочем, ничего разоблачающего Ольге Францевне не было нужды произносить. Все обитатели Дома визиря, как и все жители двора, и так знали, что Хозяйка придерживает подле себя дубликат Хозяина: вкрадчиво мягкого, мечтательного наперсника, хозяйскую тень с бесшумно скользящей походкой.

* * *

Однажды, явившись с примётанным платьем на примерку, Зельда застала в тишине вечереющего дома эту молчаливую пару.

В комнатах ещё не зажигали света, деревянные столбы веранды ещё стояли по колено в солнце, в арочных окнах мельтешила молодая листва, а с подоконников медленно сползала позолота последнего луча.

Там они и стояли, перед окном: Ольга Францевна, уронив руки вдоль тела, глядя куда-то поверх деревьев, а у неё за спиной, обнимая её за плечи, молча стоял Дубликат, так же отрешённо глядя в окно.

Первым порывом сконфуженной Зельды было немедленно исчезнуть, по крайней мере, отступить в гостиную, а затем громко постучать в дверь… Но застылая красота этой минуты захватила её, остановила. Она продолжала стоять на пороге, не в силах глаз отвести от этой пары. Было столько в ней печальной любви, что втроём – те двое у окна и Зельда в обнимку с примётанным платьем на пороге комнаты – они стояли не шевелясь, пока на кухне не задребезжал крышкой закипевший чайник.

Владимир Арнольдович снял руки с плеч женщины, отстранился и, невозмутимо минуя в дверях растерянную Зельду, заскользил по коридорам и комнатам в сторону кухни.

А Ольга Францевна спокойно проговорила, не оборачиваясь:

– Зельда, милая, не сшить ли нам рубаху для Володи из той голубой бязи?

И вот что поистине удивительно: вернувшись домой, Зельда словом не обмолвилась мужу об этой сцене, не смогла – Абрахам, человек незыблемых устоев, скривился бы от омерзения…