Мальчишка-командир

Голиков пожал Левке руку — крепко-крепко. За отвагу и находчивость.

...Остатки красных частей вливались в город. Тянулись к центру бесконечные обозы, гудели машины, носились мотоциклы. Курсантская рота, не останавливаясь, прошла мимо недавней обители — бывшего Кадетского корпуса. Стройно застыли тополя вокруг безлюдного плаца.

Вот и Цепной мост. Голиков и его бойцы, подхваченные людской массой, двигались вперед. Огромный мост скрипел, дрожал, и было впечатление, что он вот-вот рухнет в Днепр.

Перейдя на другой берег, Голиков и его товарищи остановились на высоком лесистом бугре, всматриваясь в сторону Киева.

— Ну, прощай, Украина! — сказал один.

— Прощай! — эхом повторили другие. — Мы опять здесь будем!

Аркадий с грустью покидал этот город. Необстрелянным мальчишкой приехал он сюда четыре месяца назад. Что он видел до той поры? Карту на стене у Ефимова, кипы сводок и ворохи телеграфных лент. А в Киеве он стал солдатом.

КОМАНДИР СТРАННОГО ВЗВОДА

Ноябрь девятнадцатого года застал Голикова на Польском фронте. Хотя под Киевом Аркадий уже командовал ротой, о чем свидетельствовал выданный документ, под Лепелем Голикову доверили только взвод. Аркадий был этим обстоятельством поначалу сильно уязвлен, но, познакомясь со своими подчиненными, возблагодарил судьбу, что не получил роту.

Взвода не было — был сброд — сорок как попало вооруженных мужиков, одетых кто во что. Кроме нескольких молодых новобранцев (которые все равно были старше его), остальные бойцы оказались людьми солидными, многим перевалило за тридцать.

В первый же день Голиков собрал взвод в просторном доме. Здесь он коротко поведал о себе: откуда родом, что за семья, где и чему учился. Слушали его внимательно. Закончив, попросил:

— Теперь пусть каждый расскажет о себе.

Крайним слева оказался парень лет двадцати пяти, с вытянутым большеротым лицом.

— Демиденко Михаил. Из дезертиров буду, — с усмешечкой отрекомендовался он.

— От какой же власти удирали? — в тон ему спросил Голиков.

— От любой. Сначала от Скоропадского. Потом от красных. Только всю жизнь в лесу не проживешь. А ваша вроде берет. Мы с приятелями объявились и записались, значит, к вам служить.

— Понятно, — подавленно произнес Голиков. — А вы из каких мест будете? — обратился он к средних лет бойцу, который не сводил глаз с командира, пока о себе докладывал Демиденко.

— Фамилия моя Актрысов, — сообщил он. — Бабка моя или кто еще при крепостном времени в театре у помещика служили. А с Демиденкой мы из одного села. И в одном лесном отряде состояли. — И от неловкости ситуации закашлялся.

Большая половина взвода, насчитал Голиков, была из дезертиров и недавних «зеленых».

С трудом закончив тягостную беседу, он направился в штаб полка, где сутки назад получал назначение. Командир полка принял Голикова, лежа на разогретой лежанке. Фельдшер что-то втирал ему в спину. Полкового командира мучали боли в позвоночнике, которые он приобрел на царской каторге.

— Слушаю вас, Аркадий Петрович, — сказал комполка и с трудом сдержал стон, потому что от энергичных движений фельдшера, малого с коротко стриженной бородой, в очках, боль усилилась.

— Прошу дать мне другой взвод.

— А чем этот нехорош? — спросил комполка, останавливая руку фельдшера, чтобы передохнуть.

— Дезертиров и «зеленых» я ловил все лето на Волыни. Видел, что они делали с красноармейцами, которые попадали к ним в руки. И во что превращали железные дороги... Простите, наверное, я не вовремя пришел? — Голиков увидел, что комполка закрыл глаза и побледнел.

— В любое время боль одна и та же. Только если опиум приму. Но пить опиум и командовать полком сложновато. Так что от китайского зелья приходится отказываться... Люди эти, Аркадий Петрович, конечно, принесли немало горя. Но одумались. Пришли к нам. Как же, по вашему мнению, нам следовало поступить?

— Я бы их в Красную Армию не брал.

— Да и я бы не брал. Но существует наука арифметика. Мужик сейчас не может только пахать землю и собирать зерно. Он должен примкнуть либо к белым, либо к красным. Сколько в вашем взводе бывших дезертиров? Двадцать три?.. Предположим, я их выгоню. У вас на двадцать три штыка станет меньше. А у Петлюры, батьки Махно или у кого там еще — на двадцать три штыка больше. Значит, белые получат преимущество в сорок шесть человек. Но ведь, попав к белым, эти бывшие начнут по нас стрелять. Сколько в полку еще погибнет народу?

— А если эти двадцать три отставных дезертира выстрелят во время боя остальным в затылок?

— Если произойдет такое несчастье и вы случайно останетесь живы, я вас отдам под суд.

— За что?!

— За то, что вы не сумели превратить бывших бандитов в преданных революции красноармейцев... Ой, — невольно вскрикнул комполка, потому что фельдшер опять прикоснулся к его спине, — оставь меня, Гриша, в покое. Только завяжи мне поясницу вон тем бабьим платком... Голиков, вы свободны.