Маленькая черная ложь

Когда-то я смотрела на мать со страхом. Видела ее пухлые формы, втиснутые в одежду, которая всегда была на размер меньше, поблекшие осветленные волосы, уже начавшие редеть, оплывшие скулы и думала: через двадцать лет я буду такой же. Теперь мне кажется, что двадцать лет — это слишком оптимистичный прогноз, но мне все равно.

— Питер спит. — Я улыбаюсь, хотя с каждым разом делать это все труднее.

Она смотрит на часы и видит, что уже почти четыре.

— Что, если он проснется, пока ты здесь?

— Не проснется. У него крепкий сон.

— Тебе лучше пойти к нему. — Она поворачивается, и я снова чувствую эти невидимые нити, которые тянут меня прочь от дома, не дают вернуться. Я нехотя иду за ней, пытаясь придумать вежливый вариант вопроса, что ей здесь нужно.

— Чем обязана? — Это лучшее, что приходит в голову. Я улыбаюсь, вернее, пытаюсь улыбнуться, чтобы слова звучали не так резко.

— Меня прислал отец. Пропал ребенок. — Она понижает голос, словно боится, что нас подслушивают. — Еще один.

Я вдруг представляю, как бакланы на берегу поворачиваются друг к другу в притворном ужасе. Пропал ребенок? Еще один? Что не так с этими людьми?

— Какой ребенок? Как? — Я оглядываюсь. Второго из пропавших детей — кстати, это было не так давно — последний раз видели на пляже прямо под нами.

— Один из туристов. В городе настоящая паника. Люди отправляются на поиски. — Физическая форма матери оставляет желать лучшего, и мы поднимаемся медленно. — Семья рыбачила в районе Эстансии. Детям стало скучно, и они затеяли игру в прятки. Младшего до сих пор не нашли.

— Насколько я понимаю, они обратились в полицию.

— Поиски идут уже пару часов. — Она останавливается, зацепившись свитером за дрок. Я протягиваю руку, чтобы отцепить его, и мать окидывает взглядом пляж. — Ральф заинтересовался твоим сараем для лодок.

Проследив за ее взглядом, я вижу Ральфа прямо под нами: он идет к старому сараю, прилепленному к скале.

— Пусть забирает все, что найдет. — Я последний раз дергаю свитер. — Готово.

Мы возобновляем подъем. Мама тяжело дышит. Это мне еще аукнется. Наверху она толкает калитку, отделяющую утес от сада, и спрашивает — уже не в первый раз:

— Ты уверена, что эта щеколда надежна? Не хотелось бы, чтобы Питер ее открыл.

— Что они собираются делать? Я имею в виду поиски.

— Кажется, он зашел в сарай. — Мать снова смотрит вниз, на пляж.

— Ту дверь не открывали уже много лет. А он вообще далеко… Послушай, ты просто не видишь его на фоне «Саннингема».

Мать усмехается, понимая, что я права. Грязная серо-коричневая одежда Ральфа почти неотличима от носа старого корабля. Он приближается к обломкам, не отрывая взгляда от песка. Должно быть, ищет крабов.

В этот момент в судно ударяет случайная волна. Брызги взлетают вверх и словно зависают в воздухе. Целую секунду или даже больше меня не покидает ощущение, что время остановилось. Господи, только не это… Дни и так кажутся бесконечными.

— Где пункт сбора?

— Около фермы. В том месте, где семья оставила машину. Возьми Вела. Я заберу Питера, потом поеду за мальчиками.

Вел, или Вельзевул, — мой конь. Восьмилетний жеребец чилийских кровей ростом в семнадцать ладоней. Он прекрасен, как восход солнца, а характер у него как у дьявола, в честь которого его назвали. Мне уже давно следовало его продать, но он никого к себе не подпускает.

В прошлом, когда транспортные средства были еще несовершенны, и задолго до появления приличных дорог жители островов передвигались на лошадях. Мой дедушка со стороны отца, англичанин, был врачом. Он очень быстро освоил верховую езду и добирался до пациентов на лошади. С тех пор Дунканы держали лошадей. Даже сегодня большие участки местности по-прежнему недоступны для транспорта.

В серьезных случаях мы отправляемся на поиски верхом.

Дойдя до середины лужайки, мы слышим недовольный голос Питера. Он не плачет, а просто ворчит, но мать бросает на меня осуждающий взгляд. Ждет, пока я ускорю шаг, но, не дождавшись, обгоняет меня.

— Я сама, — заявляет она.

Мне все равно. Я огибаю дом и подхожу к трейлеру. При моем появлении жеребец начинает бить копытом в калитку стойла. Я нахожу упряжь и проверяю, что сено в клети свежее. Вел трется шеей о боковину. Так лошади могут серьезно травмировать себя, но мой жеребец делает это только в моем присутствии. Он настоящий артист.

Рядом с ним появляется светло-серый нос. Земляничка, детский пони, почти не видна за загородкой. Я глажу ее нос и протягиваю леденец, чем вызываю недовольное ржание в соседнем стойле.

— Пойдем, старый мошенник. У нас есть работа. — Я откидываю щеколду на калитке.

Конь ударом ноги открывает ее и выходит во двор. Его шкура блестит на солнце. Официально Вел считается черным, но это вопиющая несправедливость. Я насчитала больше дюжины разных оттенков на его шкуре: от абсолютно черного до насыщенного красно-коричневого.

— Кто-нибудь из этих непосед здесь? — Он презрительно оглядывается в поисках детей, которых презирает. — Я не прочь куснуть…