И дело не в том, что кто-то из них знаком с родителями Арчи, потому что Уэсты приехали сами. Эти люди с элегантными прическами, в яркой, пошитой на заказ одежде и в ослепительно белых кроссовках явились сюда за острыми ощущениями. Они хотят вдохнуть зловоние нашей беды.
Я беру стопку почты и, не глядя, сую в сумку. В магазине Чокнутый Ральф покупает бумагу для самокруток и табак. Он кивает мне и как будто хочет что-то сказать, но к нему обращается женщина за прилавком, и он отворачивается.
Я покупаю все необходимое, однако до окончания уроков в школе еще час, и я направляюсь в закусочную Боб-Кэт, чтобы выпить кофе. Вращающаяся дверь очень тяжелая, и преодолеть ее с коляской не слишком легко, поэтому я не смотрю на посетителей внутри.
— Пиф-паф! — Детский голос. Моего ребенка.
Одновременно со стуком закрывающейся двери слышится звон стекла — что-то разбивается о каменный пол. Боб-Кэт за стойкой бара чертыхается. Все остальные умолкают.
Между стойкой и дверью стоит Каллум и в ужасе смотрит на моего сына, сжимающего в руках пистолет. По полу разбросаны осколки кофейной кружки. Мой ребенок начинает всхлипывать, громко и противно.
— Ради всего святого, приятель, это же детская хлопушка. Что с тобой? — Боб-Кэт здорово расстроилась из-за разбитой кружки и пролитого кофе.
Каллум по-прежнему смотрит на пистолет, и странный блеск в его глазах мне совсем не нравится. Я тяну коляску назад, а Боб-Кэт перегибается через стойку и дергает Каллума за плечо. Это помогает. Он мотает головой, словно стряхивая наваждение, затем смотрит на пол.
— Черт, простите. — Наклоняется и начинает собирать осколки, но затем снова выпрямляется. — Рейчел, кажется, на него попал кофе. Наверное, он обжегся.
Все посетители закусочной внезапно оказываются специалистами по оказанию первой помощи и начинают суетиться вокруг ребенка, который перестает плакать, как только понимает, что стал центром внимания. На левой лодыжке у него обнаруживается розовое пятнышко, носок заляпан кофе, но мы снимаем носок, прикладываем к ноге холодную влажную ткань, и через минуту-другую от пятнышка не остается и следа.
Пока остальные занимаются Питером, Каллум собирает осколки с пола и предлагает заплатить за разбитую кружку. Боб-Кэт ловит его на слове и сдирает сумму, на которую можно купить сервиз из дорогого фарфора.
— Это моя вина, — говорю я, когда в закусочной восстанавливается подобие порядка. — Я не видела, что у него пистолет. Это брата. Наверное, лежал на дне коляски.
— Ничего страшного. — Каллум также настоял, чтобы заплатить за мой кофе и коктейль для Питера. Я собиралась сесть за пустой столик в глубине зала, но теперь это было бы невежливо. Кроме того… Каллум и Кэтрин? Я сажусь рядом с ним на табурет у стойки. Питер начинает хныкать, что вполне предсказуемо, и я расстегиваю ремни коляски и сажаю его на колени. Он пытается залезть на стойку бара, и его приходится отвлечь печеньем.
— По-прежнему ничего? — спрашиваю я.
Каллум понижает голос:
— Стопфорд — дурак. Он не рассматривает ни одну возможность, кроме той, что ребенок заблудился. Поэтому ограничивает поиски одной зоной. Никто не ищет в других местах.
Я задумываюсь об истинных размерах островов.
— Да, но, если честно, непонятно, с чего начинать.
— Никто не попытался найти тот, второй «Лендровер», который видел брат мальчика.
Дверь за нашей спиной открывается, впуская запах жареной еды, морских водорослей и выхлопных газов от дизеля, как будто мы находимся в конце ветрового туннеля, ведущего прямо к порту. Повернувшись, я вижу Чокнутого Ральфа, сжимающего в пожелтевших от никотина пальцах наполовину выкуренную самокрутку.
— Твои парни играли на затонувшем корабле?
Мне требуется целая секунда, чтобы справиться с удивлением: Ральф заговорил.
— Не думаю. Они знают, что им не разрешено ходить туда самим.
Он кивает, затягивается своей тонкой кривой сигаретой, потом поворачивается и выходит из закусочной.
— Нужно как-нибудь пригласить его и девочек на ужин. — Лицо Каллума абсолютно непроницаемо, и в это мгновение я понимаю,
Я слишком долго сижу в закусочной, слишком долго болтаю с Каллумом о пустяках, хотя мне хочется спросить только об одном: «Как Кэтрин? Думаете, она захочет поговорить со мной? И, кстати, я так и не поблагодарила вас за все, что вы сделали в тот день. Я знаю, вы прыгнули в воду, чтобы найти меня и моих сыновей, рисковали своей жизнью ради наших, но именно в тот день умерли ее дети, а я превратилась в чудовище, от которого все отводят взгляд, но мы ведь не сможем об этом поговорить, так? Никогда?»