Маленькая фигурка моего отца

Впрочем, в команде отбывающих трудовую повинность я был всего-навсего простым РАБОЧИМ-РЯДОВЫМ, АРБАЙТСМАНОМ. Надо мною были поставлены арбайтсфюрер, лагер-фюрер, оберфюрер, фельдмейстер и еще черт знает кто. Однако на меня смотрели как на своего, меня приравнял к ним труд.

Только один меня всячески унижал и третировал. Звали его то ли Шейбал, то ли Шебеста. Он был похож на мясника. Розовый, здоровый. Ладони — каждая размером с тарелку.

— Ты что, жид? — с вызывающим видом бросил он мне. — Недомерок, гнида, гад ползучий! Кошерное мясо жрешь? Луком воняешь? Левой рукой пишешь? По субботам в синагогу ходишь? Обрезан?

Этот подонок меня ужасно разозлил. Больше всего мне хотелось расстегнуть ширинку и показать ему то, что у меня в штанах. «Посмотри, идиот! Посмотри на мою сосиску! Смотри, не делали мне никакого обрезания!»

Но я же хотел тебе рассказать о гитлерюгенде, то есть о том, как дальше складывались мои отношения с этой организацией. Когда я отбыл трудовую повинность, многое изменилось. Умер господин Альберт Принц, денег в доме не стало, мне пришлось искать заработок, ну, и первое время мне было не до гитлерюгенда. Однако потом (я уже работал фотографом) кое-кто посчитал нужным вспомнить о моем членстве в этой организации.

Однажды, — как сейчас помню, проявляю я в лаборатории «Эрнста и Хильшера» снимки с демонстрации, — по лестнице спускаются двое щеголеватых господ, я смотрю и думаю, вроде я их где-то видел. И вот один подходит ко мне и с дружеской ухмылкой ударяет меня по плечу, так что мало мне не показалось. “Малыш Принц, — не переставая ухмыляться, тянет он, — наследник нашего незабвенного друга и соратника!” Тут я вспоминаю, — произносит голос отца на пленке, — что видел их на похоронах отчима и узнаю их лица, даже без траурного крепа…

— На похоронах твоего отчима? — слышится на пленке мой собственный голос, — а когда и от чего он успел умереть?

— Господи, неужели я тебе не рассказал? — с наигранным удивлением восклицает отец. — Я бы мог поклясться, что говорил об этом. Ну, значит, слушай: это произошло в то утро, когда я вернулся домой, отбыв трудовую повинность. Была густая метель, с сильным ветром, хлопья снега прямо залепляли глаза, я как сейчас помню.

Я прошел по Нашмаркту, завернул за угол, мимо газового фонаря, который тогда еще стоял прямо напротив нашего подъезда. А еще, — это важная деталь, — я напевал и насвистывал. Захожу я в подъезд, а консьерж меня упрекает: не время, дескать, сейчас петь да свистеть, постыдились бы, молодой человек. И пробормотал что-то о печальном событии, но подробнее объяснять не стал. “Да что случилось-то?” — спросил я, и тут он прерывающимся голосом сообщает мне о скоропостижной и якобы трагической кончине господина Альберта Принца.

Я сначала никак не мог взять в толк, о чем это он, он говорил непривычно тихо. Но, осознав наконец смысл сказанного, я, не дожидаясь более соболезнований, бросился наверх на третий этаж через две-три ступеньки, скорее к маме.

Не раньше не позже, как в канун Нового года, не раньше не позже, как в так называемой деликатной ситуации, моего отчима хватил удар…

Нет, — внезапно совершенно иным тоном произносит голос отца, — не может такого быть, что я тебе что-то не то рассказал. Трудовую повинность я отбыл не зимой, а осенью. Ветер нес по улице не снег, а опавшие листья. А только отбыв трудовую повинность, я еще застал отчима в живых.

Получается, о скоропостижной и якобы трагической кончине моего отчима я узнал позднее. Но точно помню, что произошло это утром, в Новый год. К тому времени я уже уехал от родителей, снимал поблизости комнатку от жильцов. И первого января, с утречка, направился их поздравить, вот и пел и насвистывал в подъезде дома номер двенадцать по Хоймюльгассе.

И тут распахивается дверь в квартире консьержа, он выходит и говорит, как сейчас помню:

“Слушай, Вальтер, постыдился бы в такой день петь-то!”

“А почему бы это мне не петь? — удивляюсь я.”

“Твой отец сегодня умер”, - объявляет он.

Тут у меня в сознании воцарилась какая-то белая пустота, поначалу я даже не в силах был понять, что он сказал. А потом кинулся наверх, к матери, через две или через три ступеньки.

К вечеру полиция вызвала меня в морг на опознание. Вот где, значит, временно упокоился КОЛОСС, все мое детство и отрочество внушавший мне ужас. Умер он, как мне сказали, в какой-то гостиничке в Йозефштадте, умер прекрасной, просто бесстыдно прекрасной смертью. Пуля, путешествовавшая в его теле со времен битвы под Верденом, достигла сердца в самое упоительное мгновение.

На похороны, или, точнее, на кремацию, ведь тело господина Альберта Принца, как подобает останкам истинного германца, было сожжено, итак, на кремацию столь внезапно ушедшего из жизни явилось множество его товарищей по партии. Они не имели понятия о том, что их друг был женат, тем более, имел сына. «Так это ты малыш Принц? — с явным удивлением спрашивали они меня. — И как же тебя зовут?»

Я подсчитал, и у меня получилось, что отцу ко дню смерти его отчима было никак не менее двадцати.