Маленькая страна

Однажды поздно ночью меня разбудил шум: мама вошла в спальню и зацепилась за стул. Я увидел ее темный силуэт — она, шатаясь, ощупью пробиралась к кровати Аны. Подошла, наклонилась над моей сестрой и шепнула ей:

— Ана!

— Что, мама?

— Спишь, моя девочка?

— Да, я спала…

Голос у мамы был пьяный, тягучий.

— Я тебя так люблю, моя доченька, знаешь?

— Да, мама. И я тебя люблю.

— Я думала о тебе. Пока была там. Все время думала, моя родная.

— Я тоже, мама, думала о тебе.

— А о своих сестричках ты думала? О тех девочках, с которыми вместе играла?

— Да, и о них.

— Вот это славно, славно…

Мама помолчала и снова спросила:

— Значит, помнишь сестренок?

— Помню.

— Я их сразу увидела, когда вошла в дом тети Эзеби. Они лежали на полу в гостиной. Уже три месяца. Знаешь, детуля, как выглядит тело человека, убитого три месяца назад?

— …

— От него не остается ничего. Все сгнило. Я хотела поднять их, но никак не могла — все расползалось у меня в руках. Тогда я собрала их. По кусочкам. Теперь они похоронены в саду, там, где вы так любили играть. Под деревом с качелями. Помнишь? Ответь. Скажи, что помнишь. Ну же!

— Помню.

— Но в доме на полу так и остались четыре пятна. Большие пятна на том месте, где они три месяца лежали. Я терла-терла пол мокрой губкой. Но пятна не смывались. Не хватало воды. Надо было где-нибудь достать еще. Я пошла по домам. Лучше бы я туда не заходила. Есть вещи, которых лучше бы не видеть никогда в жизни. Но мне пришлось — нужна была вода. Когда понемногу набиралось полное ведро, я возвращалась и снова оттирала. Скребла пол ногтями, но их кровь и кожа впитались в цемент. А я пропиталась запахом их тел. И он на мне остался. Сколько ни мойся, этого не смоешь, я пахну их смертью, и это навсегда. Три пятна в гостиной — это были Кристель, Кристина и Кристиана. А четвертое, в коридоре, — Кристиан. Мне надо было смыть их следы, пока не вернулась тетя Эзеби. Ведь ты же понимаешь, моя милая, мать не должна видеть кровь своих детей в своем доме. И вот я оттирала эти пятна, а они не оттирались. Остались там, в цементе, в камне… Я люблю тебя, деточка…

Нагнувшись к Ане, мама захлебывалась жарким шепотом — никак не кончала свой жуткий рассказ. Я сунул голову под подушку. Я не хотел этого знать. Не хотел слышать. Мне хотелось забиться куда-нибудь в мышиную нору, залечь в берлогу, отгородиться от мира в своем тупике, тешиться прекрасными воспоминаниями, увлекаться романами, жить в книгах.

Проснулся я рано утром, когда в окно брызнули первые лучи солнца. Шесть часов, а уже невыносимо жарко. Мама лежала на матрасе Аны, свесив ноги с кровати и шумно дыша, на ней была все та же линялая юбка-платок и светло-коричневая рубашка. Я потряс сестру за плечо, чтобы ее разбудить. Она не выспалась. Мы кое-как собрались в школу. Оба молчали. Я делал вид, что ночью ничего не слышал. Папа повез нас в школу, а мама все спала.

Когда я вернулся, она опять сидела на террасе. Уставясь на осиное гнездо. Глаза у нее были красные, волосы растрепанные. Рядом на табуретке стоял бокал пива, в нем струйками бежали вверх пузырьки. Я поздоровался и ответа не ждал.

Обедали раньше обычного. Небо угрожающе хмурилось. Воздух пропитался влагой. Палящий зной. Мы с папой сидели полуголые. Я топил в супе насосавшихся крови москитов. Было слышно, как проносятся над домом летучие мыши. Они срывались с хлопковых деревьев в центре города и летели пировать на папайи, которые росли у озера Танганьика. Ана клевала носом после бессонной ночи. Сквозь стеклянную дверь гостиной я видел на террасе маму — неподвижную мрачную тень.

— Габи, пойди зажги свет снаружи, — попросил меня папа.

Заботливость, которую он проявлял к маме, умиляла меня. Он все еще ее любил. Я щелкнул выключателем, неоновые лампы замигали, и осветилось мамино лицо. Совершенно пустое.

Ночью разразилась гроза, ливень сотрясал железную крышу. Растрескавшаяся земля у нас в тупике превратилась в огромную лужу. Вода заполнила все ямы и канавы. Молнии прорезали небо, на миг освещая нашу комнату и выхватывая из темноты мамину фигуру, склонившуюся над постелью Аны. Мама ее разбудила и снова рассказывала про пятна на полу. Глухим, леденящим голосом. От нее разило перегаром на всю комнату, даже я чувствовал эту вонь. Если Ана не отвечала на вопросы, мама нещадно трясла ее, а потом просила прощения и шептала ей на ухо нежные слова. Между тем за окном вокруг белых неоновых ламп истерично мельтешила туча вылетевших из земли крылатых термитов.

Мы живы. Они мертвы. Этого мама принять не могла. Она была не более безумна, чем весь мир вокруг нас. Я не сердился на нее, но боялся за Ану. Теперь каждую ночь мама заставляла ее окунаться вместе с собой в кошмарные видения. Надо было спасти сестру, спасти нас обоих. Я хотел, чтобы мама ушла, оставила нас в покое, не загромождала наши головы ужасами, которые сама пережила, позволила бы нам мечтать и на что-то надеяться в жизни. Я не понимал, почему мы тоже должны мучиться.